Читать книгу "Дети в гараже моего папы - Анастасия Максимова"

тогда поверить не мог в то, что слышит: какие овощи, какой дом. Мы уехали, потому что там было опасно: любой психопат мог узнать, где находится наша квартира, вломиться, избить, поджечь.

Ой, хватит, перебила мать. Я так решила, ясно вам? Егор никогда от нее не слышал таких слов. Может, потому, что, когда с ними жил отец, она ничего никогда не решала.

Когда мать переехала, первое время он боялся, что начнутся угрозы, преследования. Но мама радовалась. Я ремонт сделаю, говорила она, обои поклею, окна хорошие, пластиковые поставлю. Егор представлял себе, как заходит в их старую квартиру, переступает порог, смотрит на коридор, через который выводили отца в наручниках. Шкафы все еще хранили вещи. На холодильнике осталась стеклянная пепельница, куда они складывали ключи. Потом она нашла работу в универсаме недалеко от дома и говорила, что зарплата там почти в два раза больше, чем в том захолустье, где они провели несколько лет после ареста отца.

Но что Егора по-настоящему добило, так это дача. Мама вернулась туда, будто ничего не произошло, будто она не видела, как следователи достают из подпола в гараже детские скелеты и упаковывают их в черные мешки. Как будто это не там годами на полке стояла синяя гоночная машинка, принадлежавшая ребенку, которого Каргаев изнасиловал, а потом убил. Это дурдом какой-то, жаловался он Ленке, я не понимаю, это же на ее глазах все было, она же видела, что эта дача на костях. Как можно туда вернуться и помидоры выращивать?

Но мама ни во что не верила: ни в мертвых детей, ни в то, что ее муж – педофил и убийца. Миша Каргаев из ее воспоминаний был даже лучше, чем реальный: благороднее, честнее, трудолюбивее. Она не видела костей, объясняла Ленка, ее увели. Можешь у нее спросить, она тебе ответит, что никаких трупов не было, все подделка, манекены или что там еще подбросили и закопали, чтобы честного человека под монастырь подвести. А тебе не все равно, что у нее в голове, Гош? Ну, хочет она там помидоры сажать, пусть сажает, не на пепле Освенцима же.

Он и правда спросил, и мама ответила: а ты мне что, новую дачу купишь? А с этой что предлагаешь сделать? Сжечь?

Временами мама слала фотографии. Она утеплила на даче крышу, провела воду (Ленка с Лешей помогли немного деньгами), купила новую плиту, покрасила стены, починила проводку, сделала отопление, высадила цветы и помидоры. Часть из этого – сама, своими руками. Я хочу альпийскую горку и прудик, писала она Егору, вот смотрю в ютьюбе, вроде не так сложно. Фотографировала огромные мясистые томаты «бычье сердце» и жаловалась, что все теперь очень дорого и она хочет новую профессию.

Когда Егор улетал, он оставлял растерянную старую женщину, которая понятия не имела, что делать дальше. Но, оставшись без детей, Светлана Анатольевна вспомнила, чем когда-то интересовалась. Егор и радовался, что маме удалось построить новую жизнь, и немного боялся этих перемен. Его пугало то, как легко она превратилась в совсем другого человека. Еще неприятнее было думать, что она просто прятала этого человека внутри все эти годы. От этого мурашки пробегали по спине.

Мама, с которой он жил, никогда не держала телефон перед собой, чтобы что-нибудь прочитать, она махала им у себя перед лицом, то ближе, то дальше, чтобы поймать фокус. Егора это удивляло, потому что книжки она читала без очков, почему не может прочитать сообщение? Она приносила ему телефон по каждой мелочи, например, потому что он вдруг сменил на экране цифровые часы на часы со стрелками. А теперь Егору казалось, что он никогда не знал этой женщины. Проблема в том, что сам он оставался прежним – или ему так казалось. Он мог менять себя снаружи: пирсинг, татуировки, прически, – но внутри часы остановились, как будто его собственный телефон намертво разрядился.

3

Их двор не изменился. Тепло и по-домашнему светились окна, а в дверь наконец вмонтировали кодовый замок. Но мама прислала ему код, так что вошел он без труда. Зато дверь их квартиры сменили. Раньше стояла старая, обитая дерматином с заклепками, от которых десять лет назад Егор оттирал говно, а теперь – надежная, металлическая, внушительная. Егор помнил, как та, старая, отставала от косяка, когда по ней с другой стороны лупили ногами.

Открыл незнакомый высокий мужик в очках, с залысиной и в спортивном костюме. Представляешь, сказал он, целый день тебя ждала, а сейчас в душ ускакала на пять минут, и вот он ты. И вот он я, подтвердил Егор, заходя в свою-не-свою квартиру. Я Павел, представился мужик в очках и протянул ему руку. Подумал и добавил: «Светин ухажер».

Обоим было неловко и хотелось, чтобы другой куда-то исчез. Маме недавно исполнилось пятьдесят пять – не такой возраст, чтобы на кладбище собираться, конечно, но все равно немало. В пятьдесят пять лет можно найти новое хобби, даже новую профессию, но не любовника. По крайней мере, не такого, который называет себя «ухажером». С другой стороны, а как ему о себе говорить? Парень? Бойфренд?

А вы ламинат положили, сказал Егор, зачем-то притопывая.

Это Света затеяла, обрадовался Павел, давай, говорит, все переделаем. Вот фартук недавно на кухне закончили. Я говорю, лучше осенью или в августе, а то сейчас дача начнется, но она упертая, ну, ты знаешь. А чего хочет женщина – того хочет сам знаешь.

Павел выглядел как человек, который использует слова «тяпнуть по соточке» или «ёкарный бабай». Егор был уверен, что, если они сейчас войдут на кухню, новый отчим предложит выпить. Он уже был готов дать понять, что не приветствует алкоголь. Но на кухне Павел помешал что-то в сковороде и спросил, черный Егору чай или зеленый.

В квартире обновилось все, даже запахи. Павел наливал чай и рассказывал, как в свое время ковид им все поломал. Представляешь, бахнул карантин, а мы посреди ремонта, никто ничего не везет, стройматериалы непонятно где, Света психует… Егор слушал его вполуха, оглушенный после долгой дороги. Потом мама вышла из душа в синем махровом халате и с тюрбаном на голове. Она обняла Егора, поцеловала в щеку, от нее пахло сладким гелем для душа. Тебе уже Паша пожаловался, как нас бригада два года назад подвела? Спросила так, будто в наличии самого Паши не было ничего удивительного.

Она села за стол, и Павел ей тоже налил чай, а Егору положил тушеную капусту – такую, какую Егор любил и какую нигде больше не пробовал, потому что тушить надо не покупную, а домашнюю квашеную, из больших трехлитровых банок.

А давно вы вместе, спросил он.

Ну кто такие вопросы задает, возмутилась мама.

Какие – такие? Удивлен просто, что ты не говорила ничего.

Счастье любит тишину, сказал Павел, и Егор вдруг понял, что его в мамином мужике насторожило. В нем было что-то от отца, хотя, может, он это себе придумал, потому что не мог бы точно сказать, что именно. Павел не был похож на Михаила, его больше клонило к Паше, с этими мягкими шипящими и плавными тягучими гласными. А отца часто звали по фамилии, и агрессивность стоящих рядом «р» и «г» точно передавала его суть. Но все же что-то неуловимо похожее на Каргаева пряталось за уступчивостью и уклончивостью Павла.

Почти три года, сказала мама, еще до ковида сошлись. Егор рассчитывал, что кто-нибудь опишет ему обстоятельства, но никто не стал. Ладно, все взрослые люди, не запретит же он матери видеться с мужчинами. Надо будет с Ленкой обсудить, не приклеился ли этот к маме, чтобы квартиру получить или дачу. Если выяснится, что мама еще и безработного тянет, то вообще все понятно.

Не выяснилось. Павел работал бригадиром на стройке, поэтому и с дачей, и с квартирой получилось быстро, гладко и недорого. Если бы ты жил тут, заметила мама, мы бы и тебе квартиру