Читать книгу "Орнамент - Винцент Шикула"

— нет: она ценит его по достоинству.

Дедуля захлопал в ладоши. — Ты самая ловкая моя племянница, — воскликнул он. Потом он сообразил, что племянница у него всего одна и добавил: — Будь у меня хоть десять племянниц, ты все равно была бы самая ловкая.

Иренка счастлива и, не зная, как показать радость от дедулиной похвалы, снова прикладывает к струнам смычок, проводит им, и к тому тягучему, что выходит из скрипки, примешивается и бреньканье; словно за ней стоит еще какой-то другой музыкант; чья-то чужая рука пришла к ней на помощь; и вправду, у Иренки вдруг словно оказалось много пальцев, некоторые пальцы ведут себя серьезно, другие весело, шаловливо скачут по струнам; из инструмента выходит столько гармонии, столько разнообразных неожиданных ритмов, что дедуля не может скрыть волнения, он начинает подпрыгивать в постели и кричит: — Довольно! Ты уже победила, поскольку ты — виртуоз и мастер. Даже если бы ты ни до, ни после сегодняшнего дня больше ничего не сыграла, ты — мастер и не поздоровится тому, кто вздумает это отрицать!

Иренка бросилась к нему на кровать, стала его обнимать, целовать и орошать слезами. Когда она ушла, дедуля созвал домашних. — Эта девочка стала совсем умной! — заявил он. — Я позвал вас, поскольку хочу сообщить, что с этой минуты беру свою племянницу под защиту. Я буду звать ее: талант! Никто не смеет ее обижать! Учтите это все!

Пани Ярка засмеялась, но дедуля ее тут же одернул. — В моих словах нет ничего смешного! — строго сказал он.

— Я вам удивляюсь! — покрутил головой Яркин муж.

Дедуля, сверкая глазами, облизывал губы, размахивал руками и, не переставая, вертелся в постели. — Это талант! И можете хоть лопнуть со злости!

— Ага, сейчас! — ухмыльнулась бабушка.

— Сейчас так все и лопнем! — расхрабрилась пани Ярка. — Столько проучившись, могла бы и лучше играть.

— Лучше, чем кто? — поинтересовался дедуля.

— Да о чем тут говорить! — взвизгнула бабушка. — Будто никто больше на скрипке пиликать не умеет!

Дедуля все больше распалялся. — Давайте, давайте! Злитесь себе на здоровье! Лопайтесь, как ядовитые пузырьки! А я своего мнения не изменю! Поняли? Не изменю! — И он снова захлопал в ладоши.

— Ну да! — засмеялся Яркин муж, однако было заметно, что и он рассердился. — Не измените? Вы его уже изменили. Раньше ругали ее, а теперь вдруг расхваливать стали.

— Раньше, раньше! Не важно, что я говорил раньше, важно, что теперь говорю. Злитесь на здоровье! Чпок! Чпок! Лопайтесь, как пузырьки! — продолжал он хлопать в ладоши. — Злитесь себе!

— Можете к ней даже переехать, если хотите, — поддразнивала его пани Ярка.

— Переехать не перееду, а правду вам каждый день говорить буду! Правда есть правда! На гармонике или на пианино — там этот тон видишь, но на скрипке, на этой струне, где ты его найдешь? Для этого уши нужны! Дурачье! Раньше вы над ней смеялись, а теперь завидовать ей будете.

— Он наклюкался, — рассудила бабушка. — Оставим его в покое!

Так и шло день за днем. Дедуля стал Иренку просто обожать. Всем рассказывал о ее таланте. И был убежден, что она унаследовала его от матери, поскольку у свояка даже голоса порядочного не было, не говоря о слухе.

— Уши у него солидные, — рассказывал о нем дедуля. — Уши солидные, а в музыке ничего не понимает. Только щеки раздувает. Скажите на милость, что такому человеку щеки раздувать? Хорошо. Раздувай, раз уж у тебя такие щеки. Прямо полыхают. Однажды я его встретил, так чуть было не сгорел, стоя с ним рядом. Экий ты красный, того гляди яйцо снесешь. А он уж и квохтать начал. Ну и тип! Раз квохчешь, сиди дома! А он раскудахтался! Чуть было на меня не обиделся.

Но Иренке он ничего этого не говорил. Знал, что я с ней рассорился, и хотел нас снова свести вместе. Каждый день передавал мне, чтобы я к нему зашел.

Ярка мне его просьбу передавала, но всякий раз добавляла: — Не слушайте его! И к нему не ходите! Нам всем его жалко, но, с другой стороны, злит, что он постоянно ищет повод для ссор и сплетен.

Вскоре дедуля понял, что не может положиться на дочь, поэтому написал мне записку и послал по почте.

Общегосударственный траур. Концерт переносится. Иренка и Блажей.

Этот день мне действительно не подходил. Я зашел в корчму и попросил пани Ярку извиниться за меня.

Та была очень рада, что я обратился к ней. — Правильно делаете, — сказала пани Ярка. — Она умеет подлизаться, вот и к нему тоже как-то подлизалась, а он теперь готов перед каждым ею хвастаться. Не переживайте, я все устрою.

Но на следующий день пришло еще одно письмо.

Общегосударственный траур. Концерт переносится. Иренка и Блажей.

16

Это происходило в марте. Действительно был объявлен общегосударственный траур. Умер президент. Кроме того, неподалеку на кирпичном заводе вспыхнул пожар, двое рабочих получили тяжелые травмы и ожоги, один из них скончался по дороге в больницу, второй умер в больнице.

Настроение было мрачное. Неизвестно, что опечалило жителей города больше — смерть государственного деятеля или несчастье на кирпичном заводе.

По городскому радио передавали траурную музыку. Я боролся с унылым настроением, поскольку должен был сделать одно важное дело. У меня не хватало необходимого зачета по основному предмету, и из учебной части уже два раза напоминали, что мне нужно привести свои дела в порядок. От моего профессора снисхождения ждать не приходилось. Но один из младших преподавателей, который был не особенно умен, зато имел связи, пообещал замолвить за меня словечко, если я выполню — баш на баш — одно условие: помогу ему с переездом на новую квартиру; уже тогда можно было предполагать, что он далеко пойдет. Я пришел на условленное место, но человек, с которым мы еще несколько дней назад вполне понимали друг друга и могли легко договориться, вдруг стал недосягаем, пропал из поля зрения; оказалось, что он переехал на день раньше, чем было договорено, и ни один из его соседей не мог сказать, куда именно. Я спрашивал про него и в университете, но там знали только его старый адрес. Ничего не поделаешь. Я утешался мыслью, что, возможно, с ним в обозримом будущем еще встречусь, а если нет, попробую его разыскать и еще раз обратиться к его преподавательской совести.

Довольный собой я вернулся домой, где меня ожидала печеная картошка, которой, в свою очередь, дожидался Йожо и как раз в этот момент дождался; я бы не удивился,