Читать книгу "Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865 - Джеймс М. Макферсон"

США»[153].

Но начиналась и обратная реакция. Самые высокие за десятилетие цены и самый большой за всю историю урожай хлопка заставили многих плантаторов хорошенько подумать о пользе сецессии. Под влиянием Тумбза и Стивенса вновь заявил о себе вигский юнионизм. Партийные принципы временно отошли на второй план, так как некоторые демократы из Джорджии, Алабамы и Миссисипи примкнули к вигам, образовав Партию конституционного союза в противовес демократам — поборникам прав Юга. Юнионисты завоевали большинство на выборах делегатов в конвенты штатов, где они ратовали за «сотрудничество» с другими штатами, а не за сецессию. Впрочем, как продемонстрировал конвент в Нашвилле, «сотрудничество» стало лишь синонимом бездействия. Юнионисты заняли губернаторские посты в Джорджии и Миссисипи (где кандидатом от Партии прав Юга выступал Джефферсон Дэвис), большинство мест в легислатурах Джорджии и Алабамы и выдвинули четырнадцать из девятнадцати конгрессменов от этих трех штатов. Даже в Южной Каролине сепаратисты потерпели неудачу. Итогом двух лет их риторических упражнений стало то, что северяне укрепились в мнении считать угрозу сецессии чистым бахвальством, призванным вынудить власти к уступкам[154].

Однако более детальный анализ, возможно, смягчит такое утверждение. Юнионисты объявляли себя не менее пылкими сторонниками «гарантий… прав и уважения к рабовладельческим штатам», чем демократы из Партии прав Юга. В некоторых штатах юнионисты поддержали «Декларацию Джорджии», где говорилось, что Юг, «не полностью одобряя» Компромисс 1850 года, «примиряется с ним как с временным урегулированием противоречий» при условии, что Север также примиряется с этим. Но! Любой шаг Конгресса, предпринятый против рабовладения в округе Колумбия, отказ признавать новые рабовладельческие штаты или рабство на новых территориях может побудить Джорджию (как и другие штаты) к оказанию сопротивления и к сецессии «в качестве последнего средства». Помимо прочего, «сохранение нашего драгоценного Союза… зависит от надлежащего соблюдения Закона о беглых рабах»[155].

Иными словами, южный юнионизм был скоропортящимся товаром. Он сохранялся, пока Север пребывал в добром расположении духа.

Этот факт во многом нивелировал очевидный триумф южных вигов на выборах 1851 года. В то время как виги обеспечили большинство голосов за юнионистов, хвост демократов в этой коалиции вилял вигской собакой. Декларация Джорджии делала северных вигов заложниками поддержки закона о беглых рабах и рабства на территориях. При наличии в Белом доме Филлмора ситуация казалась стабильной. Но северные виги не успокаивались. Большинству из них было не по себе после того, как они проглотили горькую пилюлю закона о беглых рабах. Партия направляла в Конгресс все большее число радикальных противников рабства: Таддеус Стивенс от Пенсильвании и Джордж Джулиан вошли в состав Палаты представителей в 1849 году, Бенджамин Уэйд стал сенатором от Огайо в 1851-м. Если бы такие личности стали верховодить в партии, она бы раскололась по географическому признаку. Южные виги едва оправились от «отступничества» Тейлора — еще одно такое потрясение могло разрушить партию.

После спасения беглеца Джерри из Сиракьюза ажиотаж вокруг закона о беглых рабах спал. Возможно, это было связано с тем, что силы закона и порядка восторжествовали, или с тем, что все подходящие для «репатриации» чернокожие уже скрылись в Канаде. Как бы то ни было, в 1852 году на Юг удалось вернуть всего треть беглых рабов от числа пойманных в первый год действия закона[156]. Демократы, консервативные виги, торговые общества и прочие умеренные круги проводили по всему Северу митинги в поддержку Компромисса, включавшего в себя и закон о беглых рабах.

Те же силы, поддержку которым оказывала негрофобия, присущая большинству северян, пошли еще дальше. В 1851 году в Индиане и Айове, а в 1853-м — в Иллинойсе был принят закон, запрещавший иммиграцию любого чернокожего, будь он свободным или рабом. Южные рубежи этих штатов составляли ⅗ границы между свободными и рабовладельческими штатами. Отчасти призванный заверить южные штаты в лояльности, этот запретительный закон также отражал расистские настроения многих белых жителей, особенно так называемых «серых орехов». Хотя в Огайо подобный закон был отменен еще в 1849 году, многие жители южных округов этого штата были против присутствия чернокожих и проявляли больше склонности помогать «охотникам за рабами», нежели беглецам[157].

Тем не менее негодование по поводу закона о беглых рабах мало-помалу охватывало многих янки. Даже сердца сторонников жесткой линии могли растаять при виде беглеца, закованного в наручники и отправляемого назад к хозяину. Среди евангелических протестантов, вовлеченных в аболиционизм еще со времен Второго великого пробуждения, такая картина вызывала возмущение и стремление к действию. Именно это обусловило потрясающую популярность «Хижины дяди Тома». Будучи дочерью, сестрой и женой проповедников-конгрегационалистов, Гарриет Бичер-Стоу с молоком матери впитала соответствующее отношение к понятиям греха, вины, искупления и спасения. Она выразила свои взгляды в прозе, впрочем, пафосной и банальной. «Хижина дяди Тома», после того как она на протяжении девяти месяцев отрывками печаталась в одной антирабовладельческой газете, весной 1852 года появилась в продаже отдельной книгой. В течение года в одних только Соединенных Штатах было продано 300 тысяч экземпляров этого романа, что сравнимо с тремя миллионами для сегодняшних тиражей. Роман был не менее популярен в Англии, а также выдержал переводы на несколько иностранных языков. В течение десятилетия в США было продано более двух миллионов экземпляров — рекорд для бестселлеров по отношению к числу жителей страны.

Хотя Стоу говорила, что на написание книги ее вдохновил Господь, закон о беглых рабах послужил земным воплощением этого вдохновения. «О, Хэтти, если бы я умела излагать, как ты, я бы написала такое, что показало бы всей стране, насколько отталкивающим является рабство», — сказала сестра ее мужа после принятия закона Конгрессом. «Я напишу, если буду жива», — пообещала ей Гарриет. И она выполнила обещание, сочиняя при свете свечи на кухне после того, как укладывала шестерых детей и заканчивала всю домашнюю работу. На этих страницах мы видим очень живых, незабываемых персонажей, несмотря на искусственный сюжет и лоскутную структуру текста, а также слишком буйную фантазию автора. «Этот триумфальный труд, — писал Генри Джеймс, в юности находившийся под впечатлением от романа, — не столько книга, сколько состояние видения»[158]. Основываясь на наблюдениях за жизнью рабов в Кентукки и общении с беглыми рабами в Цинциннати, где она жила в течение восемнадцати лет, эта уроженка Новой Англии сделала образы Элизы, перебегающей реку Огайо по плавучим льдинам, или старика Тома, безропотно сносящего побои Саймона Легри в Луизиане, более реальными для миллионов читателей, чем они были в жизни. Нельзя также назвать эту книгу и обвинением против южан. Несколько положительных персонажей как раз южане, а самый отвратительный негодяй — переселившийся