Читать книгу "Консьянс блаженный - Александр Дюма"

Допустим, Консьянс уедет на войну и там его убьют; допустим, он, папаша Каде, умрет — к кому перейдут тогда эти девять арпанов? В реальности, дальше которой не могло простираться его воображение, — к Мадлен, а ей предстоит умереть без детей и завещать кому-то свою землю, ничего к ней не прибавив: разве может одинокая женщина увеличить свой надел? И потом, если бы даже она и смогла это сделать, кому бы пошли на пользу эти приращения земли, ведь их наследство оказалось бы в чужих руках?!

Нельзя сказать, что папашу Каде не волновало то, что он называл тунеядством Консьянса, в чем он и упрекал внука, но сам он был не слишком уверен в своей правоте: он догадывался, что Консьянс за три-четыре часа выполнял столько работы, сколько сам папаша Каде делал за целый день. Бывало, старику требовалось съездить на рынок в Виллер-Котре, в Крепи или в Компьень, чтобы продать или купить зерна, и тогда Консьянс вместо него шел на поле работать с Пьерро и Тардифом — или пахать, или бороновать, а на следующий день папаша Каде видел, что работа продвинулась так далеко, как если бы ей посвятили не один, а два, а то и три дня. В таких случаях папаша Каде удивлялся, изумлялся и выспрашивал у Консьянса, в чем секреты его столь успешного труда, и Консьянс отвечал ему очень просто: «Я пел животным, папаша Каде, и животные хорошо работали». Папаша Каде долго размышлял над этим ответом, но все равно ничего в нем не понял и однажды в день пахоты взял Консьянса с собой. Когда они пришли на поле, быка и осла запрягли в плуг, а старик, усевшись на меже, сказал Консьянсу: «Ну-ка, малыш! Пой животным, я посмотрю, как ты примешься за это дело!» И Консьянс тотчас поставил Тардифа и Пьерро на нужную борозду, а на дальнем ее конце положил в качестве ориентира ветку терновника. Возвратившись к плугу, он преспокойно устроился на нем, упершись ногами в сошник и всем своим весом надавливая на лемех, вместо того чтобы изо всех сил налегать на плуг, что было бы более утомительно; затем юноша затянул песню, вернее нежную и однообразную мелодию, которая, как показалось старику, вполне соответствовала характерам Пьерро и Тардифа, да настолько, что оба, слыша эту мелодию, стали, не нуждаясь ни в каких понуканиях, тянуть плуг как нельзя усерднее, выполняя работу вдвое большую, чем под началом папаши Каде. Это дало старику немало пищи для размышлений, и на следующий день он, еще накануне уверенный, что ему в области земледелия уже нечему и не у кого учиться, увидев результаты вчерашней пахоты, пожелал отказаться от своего метода и усвоить метод Консьянса. Так что он запряг в плуг Тардифа и Пьерро, положил на противоположном конце борозды ту же самую ветку терновника, а затем, вернувшись, уселся на плуг точно так же, как внук, и попытался затянуть ту же самую мелодию. Но то ли в упряжке, то ли в ветке, то ли в манере сидеть, а вероятнее всего в песне, которую старик пел животным, явно недоставало чего-то, и притом очень существенного, а потому папаша Каде, восседая на своем плуге, словно римский император на колеснице, пел безрезультатно и был вынужден прервать свою песню речью, а речь — проклятиями, но ни Тардиф, ни Пьерро даже не пошелохнулись, и папаша Каде, потеряв добрый час на бесплодный опыт, поневоле вернулся к своему прежнему методу, хотя в глубине души и признал его отсталым по сравнению с методом Консьянса.

И вот, продолжая свои размышления, папаша Каде предположил, что Консьянс не уедет, а останется в деревне и не будет убит; в таком случае, вместо того чтобы все завещать Мадлен, придется видеть в Консьянсе своего естественного наследника, несмотря на его тунеядство, за которое порою старик ворчал на внука, если ему уж очень хотелось на что-нибудь пожаловаться; тогда все наверняка будет процветать в руках Консьянса, которому, похоже, во всех его делах сопутствовала благосклонность Провидения.

Следовательно, если бы папаша Каде решился пойти на временную жертву, чтобы оставить Консьянса рядом с собой, такая жертва быстро окупилась бы благодаря способностям юноши в работах по вспашке и боронованию.

Обдумав все это и услышав ночью беспрерывный плач Мадлен, папаша Каде на следующее утро поднялся пораньше и, едва ли не опередив даже Консьянса и Мариетту, которые, будучи до конца верны своим привычкам, отправились в Виллер-Котре вместе с Бернаром, вывел из стойла Пьерро, закрепил седло на его спине и сам тоже уехал в город — так в Арамоне торжественно именовали Виллер-Котре.

Спрашивается, что же собирался там делать папаша Каде и что собирался делать Бастьен в Суасоне?

Об этом-то мы и расскажем в следующей главе.

XII

О ТОМ, ЧТО ПРЕДПРИНЯЛ ПАПАША КАДЕ В ВИЛЛЕР-КОТРЕ

Хотя папаша Каде выехал после Бастьена, он проделал более короткий путь и, следовательно, возвратится первым, что и позволяет нам сначала последовать за ним и описать то, что он едва ли не тайком собирался сделать в Виллер-Котре.

Папаша Каде и Пьерро добрались туда ранним утром; они вступили в город по Церковной улице, спустились до главной площади, вышли на Суасонскую улицу и остановились на углу, слева от проулка Плё.

Оба, хозяин и его осел, подошли к двери нотариальной конторы метра Ниге.

Папаша Каде, сидевший на осле чисто по-женски, боком, как это всегда делают наши старые крестьяне в Пикардии, убежденные в том, что уж кто-кто, а женщины всегда найдут лучший способ сидеть на осле, — так вот, папаша Каде соскользнул на землю, привязал Пьерро к ставне метра Ниге и постучал в дверь.

Открыла ее г-жа Ниге; она узнала старика:

— Боже мой, папаша Каде, что вы здесь делаете в такую рань? Неужели вы вчера допустили ошибку в ваших расчетах? Уж не дали ли вы моему мужу один экю сверх положенного?

— Нет, госпожа Ниге, нет, — отвечал старик, — со мной такого никогда не случалось: дать одним экю меньше или одним экю больше; я всегда пересчитываю деньги — это вовсе не лишняя предосторожность, ведь в первый раз можно ошибиться; нет, я пришел не ради этого, я пришел поговорить по делу с господином Ниге.

— Значит, дело это срочное, если вы приходите в половине восьмого утра?

— Крайне срочное, госпожа Ниге. Так что, прошу вас, позвольте мне войти в контору.

— Но в конторе, дорогой мой господин Каде, нет еще никого, даже мальчишки-рассыльного.

— К рассыльному у меня нет никакого дела, добрая моя госпожа; у меня дело к господину Ниге.

— Но печка еще не растоплена, и вы замерзнете.

— Я никогда не мерзну.

— А почему бы вам не прийти сюда в то время, когда господин Ниге просыпается?

— Ах, вот как! Сейчас объясню, госпожа Ниге. Ведь Мариетта доставляет вам молоко, не так ли?

— Да, Мариетта… очаровательная девушка.

— Думаю, она приносит вам молоко на пару с Консьянсом?

— Да, с вашим внуком… славный паренек. Жаль только…

Госпожа Ниге запнулась, побоявшись обидеть папашу Каде.

— … жаль только, — продолжил тот, — что он несчастный идиот, не так ли, госпожа Ниге?