Читать книгу "Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Валерий Викторович Выжутович"

описывает Шахурин: «Высоко ценя Бориса Львовича как работника, Сталин поначалу решил не арестовывать его, а поручил Маленкову и Берии встретиться с ним и предложить рассказать обо всем чистосердечно. В этом случае он будет прощен и оставлен на своем посту. Состоялись две такие встречи. И конечно, Ванников ничего не мог сказать о своих занятиях “шпионажем”: встречался с иностранными представителями, но по поручению правительства и в интересах страны. Сталин бы не поверил».

За что арестовали и чуть было не сгноили в лагерях наркома вооружения СССР, до сих пор не известно. Есть только версии. Например, такая, вполне анекдотическая. Будто бы в первые месяцы войны на заседании в Наркомате госконтроля Ванников слишком громко, на весь кабинет, шепнул Ковалеву (тогда замнаркома госконтроля СССР), что его, Ванникова, Л. 3. Мехлис (в ту пору замнаркома обороны СССР) не тронет, поскольку «ворон ворону, а еврей еврею глаз не выклюет». «Мехлис сидел на председательском месте, жевал сушеный чернослив (недавно бросил курить) и после прочтения каждого акта бросал острые реплики в адрес Ванникова, — так спустя годы описывал эту сцену Ковалев. — А Борис и говорит мне тихо: “Иван, имей в виду: еврей еврею, как и ворон ворону, глаз не выклюет”. Сказал буквально на ухо, но Мехлис услышал. Прервал чтение очередного акта, выплюнул косточку чернослива, позвонил куда-то. Слышим:

— Товарищ Сталин, мы тут полтора часа втолковываем Ванникову, что его наркомат отстает в производстве артиллерийских боеприпасов тяжелого калибра, а он нас вышучивает.

Выслушав ответ Сталина, Мехлис сказал нам: “Пойдемте в машину!”

Пошли вчетвером: Мехлис, его первый заместитель Попов, Ванников и я. Автомашина уже ждала у подъезда, и пять минут спустя мы вышли на Новой площади, у здания Центрального Комитета партии. Прошли в кабинет Сталина. Он сказал: “Садитесь!” Сели, молчим, он тоже. Раскурил трубку, обернулся к Ванникову: “Ну-ка расскажите!” Ванников сказал, что-де спасибо Госконтролю, что обнаружил неполадки. Наркомат примет немедленные меры… Сталин прервал его:

— Нет, вы не о том. Вы скажите, как там шутили.

Ванников не стал отказываться. Он повторил Сталину свою шутку насчет еврея и ворона. Сталин спокойно прошелся и спокойно сказал:

— Сейчас, когда советскому народу угрожает величайшая военная опасность, за подобные высказывания некоторые могли бы оказаться в тюрьме. Можете идти, мы с товарищами займемся другими делами.

Ванников вышел, а нам Сталин поручил проверить работу авиационных заводов, и четверть часа спустя мы тоже покинули здание ЦК партии».

Примерно через полмесяца Госконтроль вернулся к вопросу об артиллерийских снарядах тяжелого калибра. Создали комиссию, быстро проверили. Доложили Сталину. Доклад Сталина не удовлетворил. Он назвал его поверхностным. Верховного главнокомандующего волновали сильные перебои с поставками боеприпасов. Он тут же вызвал своего секретаря Поскребышева, приказал соединить по телефону с Ванниковым, который как нарком вооружения мог бы что-то прояснить, но… он куда-то запропастился. Прошло минут десять. Небывалая вещь: звонит Сталин, а нарком не на связи. Наконец Поскребышев доложил: «Ванников на проводе». Сталин стал говорить с Ванниковым. Рассматривал таблицу выпуска боеприпасов, что-то спрашивал, что-то просил уточнить. Присутствующие в кабинете члены ГКО видели, что ответы наркома не удовлетворяли Сталина. Он сказал:

— Товарищ Ванников, возьмите таблицу.

— Таблицы у меня нет, — ответил Ванников. — Я, товарищ Сталин, нахожусь на Лубянке.

— Что вы там делаете?

— Сижу во внутренней тюрьме. Как от вас вышел, так меня и проводили сюда.

— Вам нечего там делать. Сейчас же поезжайте в наркомат.

— Весь наркомат знает, что я сижу в тюрьме. Какой у меня теперь авторитет. Нет его. Потерял.

— Немного посидел и уже потерял авторитет? — спросил Сталин. — Мы годами сидели в тюрьмах и ссылках, но авторитета не теряли.

— Вас царская власть сажала, — находчиво ответил Ванников, — а меня советская!

— Какая разница? — заметил Сталин. — Власть есть власть. Она может наказать, может помиловать. Немедленно поезжайте в свой наркомат и займитесь боеприпасами для тяжелой артиллерии.

Много лет спустя после смерти Сталина, вспоминая тот тюремный эпизод, Ванников говорил Ковалеву: «Кто им приказал взять меня сразу за дверьми его кабинета? Может, он кнопку нажал? Ты же там сидел, должен был заметить».

Сын А. И. Микояна Серго утверждает в своих воспоминаниях, что это его отец способствовал чудесному освобождению Ванникова: «Он принял участие в том, что в начале войны Б. Л. Ванникова прямо из тюрьмы доставили в кабинет к Сталину и назначили наркомом вооружения».

Нарком, но не вождь

Байбакову повезло: он был наркомом в не самое лютое время — если «самыми лютыми» считать 1937–1938 годы, а все, что происходило после, маркировать чуть более ласковыми эпитетами.

«Когда было страшнее всего?» — вопрос, заданный однажды Николаю Константиновичу его внучкой Машей, не имеет однозначного ответа. Сравнивать пик репрессий с их второй, третьей волной (и так вплоть до марта 1953-го) в категориях «очень страшно» и «менее страшно» можно, только не зная советской истории. Людям, обладавшим властью, страшно было всегда. Они этого не скрывают в своих мемуарах. Воспоминания Байбакова в этом смысле мало чем отличаются от мемуаров большинства советских государственных деятелей. Верил, что СССР — могучая социалистическая держава, у которой много врагов, насылающих на нее шпионов, диверсантов, вредителей. Считал товарища Сталина великим и мудрым вождем, Отцом народов, лучшим другом шахтеров, писателей, авиаторов и физкультурников. Был готов к труду и обороне. Подобная мемуаристика — не диво. Иное дело — личный дневник, вот где стоило бы искать историю душевных переживаний, радостей и бед, падений и взлетов. Но Байбаков никогда не вел дневника, как и большинство людей его поколения, а тем более его положения, — все понимали: вести дневник — это давать письменные показания на самого себя.

Зная тогдашние реалии, можно уверенно утверждать, что страх сопровождал Байбакова всегда. Неизменно и неотступно. На протяжении всей его почти полувековой карьеры. Страх не продвинуться по службе. Страх стать объектом чистки. Страх оказаться в лагере. Страх прогневать вождя. Страх лишиться «вертушки» и места в президиуме. Страх потерять госдачу и спецпаек. Страх быть загнанным в глухую провинцию, как Маленков — в Экибастуз. Вся советская номенклатура была вскормлена этими страхами.

Повезло же Байбакову в том, что по малолетству он не входил в первое советское правительство и потому не разделил судьбу первых наркомов.

Напомним некоторые их имена.

Нарком по иностранным делам Лев Бронштейн (Троцкий). Один из главных лидеров большевиков, второе лицо в партии после Ленина. В 1920-х годах вчистую проиграл во внутрипартийной борьбе и в 1929 году был вынужден покинуть СССР. Заочное противостояние со сталинским курсом Троцкий продолжал до 20 августа 1940 года,