Читать книгу "Здравствуйте, пани Катерина! Эльжуня - Ирина Ивановна Ирошникова"

мамуся все понимала. Она была еще совсем молодая. Легкая. С удовольствием бегала с Зосей наперегонки, когда им случалось бывать за городом. Играла в волейбол. Плавала. Ходила на лыжах лучше, чем Зося.

Годы шли, а мамуся почти не менялась. Нет, конечно, менялась. Но совсем незаметно. Куда незаметней, чем Зося росла. Недаром, видя их вместе, многие говорили мамусе: «Не поверишь, пани Кристина, что у вас такая взрослая дочь! Право же, вы как сестры».

Внизу царил возбуждающий аромат кофе. Разноцветные фонарики-абажуры. Теплый, приятный полумрак. На последних ступеньках лестниц, держась за кончики пальцев, стояли парень и девушка. От всего отрешенные, они видели только друг друга.

«Как две рыбки, что никак не решаются вынырнуть на поверхность», — подумала о них Зося.

В зале свободных столиков было много, людей — мало.

За одним из столиков шумно беседовала мужская компания. За другим — пожилой человек, не отрывая глаз от газеты и тыкая наугад вилкой, доедал что-то. За третьим сидела девушка с пышной челкой, в элегантном вязаном джемпере. Совсем одна, как и Зося. Отодвинув чашку с недопитым кофе, никого не одаривая вниманием, она делала пометки в блокноте. На столе перед нею лежала пачка сигарет.

Эта девушка выглядела такой независимой, что и Зося невольно приободрилась.

Выбрав уединенный столик в уголке, Зося направилась к нему, но, едва успев до него дойти, услышала за собой радостный возглас:

— Зося! Децко!

Из полумрака возник перед нею пан Жолневский. Пухленький, круглощекий, словно слепленный из нескольких шариков, он стоял перед Зосей, повторяя:

— Зося, децко! Ты здесь? Ты одна? Может быть, ты условилась встретиться здесь с Вандзюней?

Пан Жолневский был отцом ее школьной подруги Ванды. До умопомрачения любя свое позднее, единственное дитя, именно он, а не пани Жолневская был той самой «маткой-наседкой», что хлопает крыльями над своим цыпленком. Именно он, а не пани Жолневская провожал Ванду по утрам в школу, а днем поджидал у школьного подъезда, как и Зосю ее мамуся. Он, а не пани Жолневская ходил на родительские собрания, заседал в родительском комитете.

— У тебя уже закончились лекции? Так рано? — допытывался у Зоси пан Жолневский. — А Ванда, Ванда не должна забежать сюда? Вы не уславливались? — Видимо, как и в школьные годы, пан Жолневский пребывал в постоянной тревоге за свою Ванду.

Присев подле Зоси, он признался, что заглянул в кафе по дороге — «на хвилечку» — проверить, не забрела ли сюда его непутевая дочь. С некоторых пор она стала горячей поклонницей этого кафе и довольно часто («чересчур, чересчур часто») предпочитала его университетским аудиториям.

Пан Жолневский торопливо рассказывал о Ванде:

— Добилась все-таки своего. С факультета экономики (она поступила туда по его настоянию) перешла на факультет права. Это очень модно теперь. Ты не знаешь? Последнее увлечение интеллигентной молодежи…

Пан Жолневский жаловался, что Ванда на этом факультете попала в веселую («чересчур, чересчур веселую!») компанию, это очень беспокоит его.

Зося слушала с интересом. Она давно не встречала Ванду — с тех пор, как Жолневские, сменив квартиру, переехали на другой конец Кракова.

Посетовав на то, что Зося и Ванда потеряли друг друга из виду («Ты такая разумная, Зосенька! Ты так хорошо влияла на Дзюньку…»), взяв обещание с Зоси позвонить и приехать к ним в самое ближайшее время, пан Жолневский попросил извинения, он должен покинуть Зосю.

— Меня ждут наверху. Я не мог отказать этим джентльменам!

Научный работник, искусствовед, пан Жолневский иногда сам знакомил с достопримечательностями Кракова особо знатных гостей города.

Однажды, показывая Вавельский замок[2] английским дипломатам, он взял с собой Ванду и Зосю.

Зося запомнила этот день.

Она не раз бывала после этого там, но в памяти ее Вавель остался таким, каким ей впервые показал его пан Жолневский.

По просторным дворцовым залам за пухленьким, краснощеким паном Жолневским достойно вышагивали два немолодых, длинноногих, будто специально подобранных друг к другу англичанина.

А за ними, стараясь подражать им в походке, следовали Ванда и Зося — обе в парадных платьицах, с пышными бантами в туго заплетенных косичках. Чинно держась за руки, Ванда и Зося шли по натертому до такого блеска полу, что можно было глядеться в него, как в зеркало, скользить по нему, как по ледовой дорожке, — они с трудом подавляли в себе нестерпимое это желание: поскользить.

Многокрасочное великолепие дворцовых зал. Причудливые узоры стен. И потолков.

В золоченых роскошных рамах короли, королевы, королевские дети и королевские возлюбленные. В воинских доспехах, на стремительно рвущихся конях, короли возникали из рассказов пана Жолневского со своими победами. И поражениями. Расчетами. И просчетами в своей высокой политике. Со своими трагедиями: государственными и личными. Со своими удачными и неудачными женитьбами.

Пан Жолневский рассказывал о них с добродушным, лукавым юморком человека, что знает настоящую цену силе и слабости каждого из них. Знает скрытую их, не обнародованную историей жизнь.

Он говорил о них с сочувственным юморком почти. современника. И юморок этот разительно не соответствовал монументальности изображений.

— Да, панове, скажу я вам, нелегко жилось королям в Польше. Нет, совсем нелегко, — приговаривал он.

Эта фраза всплывает в Зосиной памяти…

— Ты понимаешь, Зосенька, — понизив голос, говорит пан Жолневский, — два дипломата из Нигерии, им я не в силах отказать. — И, приветственно помахав ей пухлой, маленькой ручкой, исчезает так же внезапно, как появился, — словно бы растворяется в полутьме. Но след его остается, след остается.

Появление пана Жолневского будто что-то переключает в Зосе — возвращает к детским ее годам, ничем не осложненным годам.

Они пахнут медовым духом перника, эти годы — по субботам его печет мамуся. И смолистым запахом рождественской елки. И запахом зажженных свечей на елке. И запахом ладана в костеле, где мамуся, татусь и Зося молятся за своих близких, погубленных и погибших…

Появление пана Жолневского возвращает Зосю к тем годам, когда все за нее решали другие, когда за каждый шаг ее отвечали другие (мамуся! мамуся прежде всех).

Милые, ничем не осложненные годы! Они — реальность. Они — ее жизнь, единственно возможная (и Ванда, и Вавель, и пан Жолневский. И многое, многое другое).

А письма, те, что в сумке у Зоси, может, эти письма придумка: как в книге, как в кино… Может, их и нет, этих писем?! Зося приоткрывает сумку. Плотный белый пакет торчит оттуда.

Официантка приносит кофе — маленький кофейник исходит паром и ароматом. Крепкий кофе. Отличный кофе!

Придвинув чашку, Зося кладет в нее сахар, наливает кофе и пьет, не отрывая чашку от губ, частыми, маленькими глотками.