Читать книгу "Могучая кучка - Андрей Николаевич Крюков"

тем более, а если ни того, ни другого нет — так стоит ли вытаскивать из грязи какую-нибудь щепку...— писал он.— Пора перестать видеть во мне ребенка, которого надо водить, чтобы он не упал...»

Вскоре Мусоргский вернулся в Петербург. Размолвка наложила отпечаток на взаимоотношения с Балакиревым: они стали сдержаннее. Все же тесный контакт с балакиревским кружком сохранился, по-прежнему играя большую роль в творческом развитии молодого композитора.

Ненасытный в своем стремлении к «свободному развитию натуры», Мусоргский искал и других источников знаний, сближался с интересующими его людьми и вне кружка. Знаменательное событие произошло в 1863 году: Мусоргский поселился в «коммуне».

После выхода романа Чернышевского «Что делать?» «коммуны» стали возникать повсеместно. Членом одной из них и стал Мусоргский.

Осенью 1863 года он поселился в одной квартире с тремя братьями Логиновыми, студентами, Николаем Лобковским и Николаем Левашовым, которого знал еще по Преображенскому полку. Дом их находился близ Сенной площади, у Кокушкина моста (ныне дом № 70 по набережной канала Грибоедова). Вячеслав Логинов и Николай Левашов были музыкально одаренными людьми, Левашов брал уроки у Балакирева. Все они стремились к самоусовершенствованию, самообразованию, к обновлению жизни.

«Все это были люди очень умные и образованные,— вспоминал Стасов.— Каждый из них занимался каким-нибудь любимым научным или художественным делом, несмотря на то, что многие из них состояли на службе в Сенате или в министерствах; никто из них не хотел быть празден интеллектуально, и каждый глядел с презрением на ту жизнь сибаритства, пустоты и ничегонеделанья, какую так долго вело до той поры большинство русского юношества... У каждого из товарищей было по отдельной своей комнате... и тут же была одна общая большая комната, куда все сходились по вечерам, когда были свободны от своих занятий, читать, слушать чтение, беседовать, спорить, наконец, просто разговаривать или же слушать Мусоргского, играющего на фортепиано или поющего романсы и отрывки из опер... И те три года (точнее — два с половиной года.— А. К.), что прожили на новый лад эти молодые люди, были, по их рассказам, одними из лучших во всю жизнь. Для Мусоргского — в особенности. Обмен мыслей, познаний, впечатлений от прочитанного накопили для него тот материал, которым он потом жил все остальные свои годы; в это же время укрепился навсегда тот светлый взгляд на «справедливое» и «несправедливое», на «хорошее» и «дурное», которому он уж никогда впоследствии не изменял».

Поиск истины и истинного — одна из существеннейших черт натуры Мусоргского. С молодых лет он старался осмыслить жизнь до самой ее глубины.

Весной 1865 года умерла мать Мусоргского — Юлия Ивановна. Эта потеря потрясла Модеста Петровича. Переживания, связанные со смертью, усугубили и невзгоды его личной жизни. Впечатлительная натура композитора на этот раз не выдержала: Мусоргский тяжело заболел. По словам его брата, «подготовлялась ужасная нервная болезнь». Филарет Петрович с женой перевезли Модеста Петровича к себе, в дом близ Кашина моста на углу Крюкова канала и Екатерингофского проспекта (ныне проспект Римского-Корсакова, дом № 43/11).

* * *

С осени 1862 года в балакиревском кружке был незримый, но тем не менее вполне реальный участник. О нем немало говорили, играли и обсуждали его музыку, обменивались с ним впечатлениями и новостями и... не видели его. Это был Н. А. Римский-Корсаков. Находясь в заграничном плавании, он прочно был связан с Петербургом. Сюда устремлялись все его мысли. Сюда тем, кто любил его и помнил, кого заботила его судьба, он посылал свои письма.

Какие только воды не бороздил клипер «Алмаз», на котором служил Римский-Корсаков, какие города и страны не встречал он на своем пути! Гамбург и Лондон, Нью-Йорк и Вашингтон, Рио-де-Жанейро и Кадикс, Генуя и Лиссабон. В своем трудном и длительном плавании судно испытало не один шторм, имело пробоины.

В странствиях русские моряки получили массу интересных впечатлений. Сколько страниц в письмах Римского-Корсакова занято поэтичными описаниями незнакомой природы, отзывами о многочисленных иностранных музеях, театрах и концертах! Британский музей, Национальная картинная галерея, Вестминстерское аббатство, Тауэр, Музей восковых фигур г-жи Тюссо, театр Ковент-гарден — это в Лондоне. Ниагарский водопад, экзотические растения и птицы — в Америке. Великолепные дворцы, картины Леонардо да Винчи, Тициана, Рубенса — в Генуе...

И все же ни на минуту не забывался Петербург, не исчезало сожаление о том, что пришлось расстаться с музыкой, с кружком Балакирева.

Музыка, пожалуй, была главной темой переписки молодого офицера. Мать и старший брат, зная, что юноша тяжело переживает отрыв от любимого искусства, как могли утешали его. Они пытались убедить его в том, что на музыку не следует смотреть слишком серьезно. И уж во всяком случае не годится мужчине связывать с ней свое место в жизни, в обществе. «Музыка составляет принадлежность праздных девиц и легкое развлечение занятого человека...» — считала мать,— «Каждый член общества должен платить дань отечеству трудами полезными...»

Сын горячо протестовал. Он был твердо убежден в высокой общественной роли музыканта, писателя, художника. «Зачем иметь узкие понятия о пользе? Разве тот только полезен, кто действительно находится на службе и получает жалованье и чины?... Не одинаковую ли пользу приносят человечеству и музыкант, и чиновник, и офицер? Последние два своей службой способствуют к спокойной и безопасной жизни народа, а первый действует на нравственную сторону его. А человек, не живущий нравственно, более скот, чем человек... Музыкант, если он при том честный и хороший человек, достоин уважения. Имена Бетховена, Шумана, Глинки всегда передаются потомству с уважением. А почему? Потому, что эти люди были действительно достойны уважения за их талант и труды».

Как это ни поразительно, немногим более ста лет назад в культурной семье приходилось доказывать общественную значимость профессии музыканта. Большинство людей того времени отрицало ее пользу и воспитательную роль. Многие родители старались отвести от нее своих детей, так как жизнь показывала неблагодарность и ненадежность этой профессии.

Сравнительно небольшая группа передовых музыкантов пыталась утвердить иные взгляды. Они, как и передовые критики, считали литературу и искусство общественно полезными, провозглашали гражданскую ответственность писателя и художника.

Мать Римского-Корсакова чувствовала, какое большое влияние оказал на ее сына и продолжал оказывать даже на расстоянии Балакирев. Невольно у нее возникло неприязненное отношение к нему. Но Николай Андреевич защищал Балакирева и всех своих друзей по кружку, отдавая себе ясный отчет в том, как много он получил от них, особенно от Балакирева, и старался убедить в этом мать. «Ты не знаешь,— писал Римский-Корсаков,— сколько пользы в нравственном отношении принес мне балакиревский кружок. Кто приохотил