Читать книгу "Забытое слово - Оксана Николаевна Виноградова"

организма, но это не по их части. И что если ничего не изменится, то недели через две надо бы лечь в другую больницу на обследование.

Не понимая, о чем она говорит, я попыталась встать с кровати. Оказалось, мне мешает грелка со льдом, положенная на живот. Я потрогала грелку рукой и ощутила холод. Только после этого до меня дошло, что я живая.

Как я пришла домой – не помню. Помню только, что меня машины на дорогах объезжали. Пришла. Легла. Началась ломка. Руки и ноги выкручивало, выворачивало наизнанку. Казалось, наступил конец света. Меня трясло, рвало, я не могла согреться. Куда бы ни обращала взгляд, всюду мерещилась синяя и яркая до боли кафельная плитка. Слышался какой-то противный шепот из всех углов комнаты.

Мне захотелось срочно с кем-нибудь поговорить, чтоб почувствовать, что я живая, но никого рядом не было.

И тут меня охватил жуткий страх такой силы, что трудно стало дышать.

«Господи! За что, ЗА ЧТО со мной все это! У других есть семья, прекрасная обеспеченная жизнь, любовь, гармония, счастье… Почему я живу в этом ужасе, испытываю такие унижения, такую боль? Что со мной не так? Я ведь поздно, но уверовала в Господа, я молилась, когда мне было тяжело, я и сейчас вспоминаю Его, чего многие не делают, так почему же мне так плохо? Нет… Нет, не может быть, чтоб я была им оставлена… Он всех любит…»

Мысли мои принимали неожиданный оборот: «Значит, – подумала я, – это не Он меня оставил, а я Его». И тут воспоминание озарило меня: церковь, ограда, и я, плюющаяся и злая. Я отказалась от Бога, а не Он от меня! Он, по милосердию своему, помогал мне и после ЭТОГО, а я не раскаялась! Боже!

Трясясь всем телом, я встала с кровати и подбежала к коробке, где лежал всякий хлам, не вынутый с переезда. Судорожно раскидывая тетради, ленточки, карандаши и прочее, я добралась до сломанной шкатулки, где хранилась вышедшая из моды дешевая бижутерия; выхватила из нее алюминиевый крестик и поцеловала его. Потом без перерыва забормотала вслух «Отче наш», опустившись на колени.

Страх понемногу отступил, а мысли стали приобретать ясность.

«Да, это я отреклась от Бога, а не он от меня. Я осудила всех, возненавидела мать, оставила сестру… Я думала только о себе… Я мстила всем за то, что они меня сделали такой! Но как я могу осуждать их, а тем более роптать на Бога, если сегодня чуть было не совершила самое ужасное, что может сделать человек! Я хотела убить невинного ребенка! Но Бог оградил меня саму от себя… Боже, Боже…»

Кто-то будто толкнул меня в спину, и, уронив голову на колени, я закричала во весь голос:

– Прости, прости, прости меня, пожалуйста!

Комната постепенно стала приобретать свойственные ей очертания: мне уже не казалось, что в окна бьет яркий синий свет, а в углах кто-то шевелится и шепчет.

В этот момент послышалось звяканье отпираемого ключами замка. В комнату вошла Варя. Увидев меня, она окопалась у порога:

– Надь, ты что?

Я заплакала.

– Надя, да что с тобой? Все благополучно? У тебя что-нибудь болит? – Варя подошла и попыталась поднять меня.

– Варя, подожди… – я остановила ее руку, – ты пойми, Варя: мы не так живем. Мы не должны так жить, это неправильно…

– Черт, да что с тобой! – видно было, что Варя начала бояться меня. – Говори толком, что случилось, что мне сделать, чего ты хочешь?

Я судорожно проглотила воздух и зарыдала:

– К маме хочу!!!

Никогда – ни до, ни после этого – я не видела у подруги такой физиономии. На Варюхином лице образовалась сложная гамма чувств, под конец сменившаяся одним выражением: уверенностью в полном моем сумасшествии.

Варя растерянно попятилась назад, скрылась за дверью и вернулась вскоре со стаканом воды:

– Попей, что ли… Знаешь, Наденька, давай по-нормальному поговорим, ладно? Сядь на стульчик, подожди меня… Я сейчас макарон подогрею, поедим… Я знала, что тебе плоховато после аборта будет, так смотри: я сто грамм колбасы купила, пошикуем… Хочешь колбаски? Давай покушаем, чайку попьем… Это все оттого, что ты сто лет не плакала. А ты поплачь, легче станет.

Варя усадила меня на стул. Я, снова пугая ее, засмеялась:

– Зря ты, Варюш, колбасу покупала. Не делала я аборт! Бог миловал! – и дальше, понемногу овладевая собой, рассказала ей все. Она меня обнимала, гладила по спине и, не понимая, что такое произошло в моей жизни, плакала вместе со мною.

Часть третья

Остановка

…Если сердце наше осуждает нас, то кольми паче Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает все.

Первое соборное послание святого апостола Иоанна Богослова. Гл. 3, 20

Захар

Да, я поняла, что надо измениться, начать новую жизнь. Но я плохо представляла себе, с чего ее начинать. Прежде всего, как мне казалось, следовало вырваться из нищеты и «обелить» репутацию, а потом наладить отношения с родными. Главным стал вопрос: в какой момент и при каких обстоятельствах легче вырваться?

Естественно, в голову пришел самый легкий вариант – подцепить мужчину и хотя бы временно опереться обо что-нибудь, что есть у него.

Однако время было такое, что подпорки требовались и настоящим мужчинам. Одни из них быстро нищали, другие занимались сомнительными аферами, а некоторые молодые парни уезжали куда-то за деньгами и возвращались домой в цинковых гробах. Знакомому менту повезло: он вернулся из командировки в Северную Осетию. Все без объяснений знали, что ездил он воевать в Чечню, где воюют с момента распада Советского Союза. «Осетинец», вернувшись в родной город и продолжив работу в органах правопорядка, рассказывал, что много вызовов в милицию по самоубийствам. Причем сводили счеты с жизнью чаще всего мужики.

– Бедные, – говорил Осетинец, – и так-то им тяжело, а еще жены – стервы такие. Все денег им подавай. Пилят, пилят мужика, а он молчит, все в себе копит. Потом – бац! Напился и кувырнулся с балкона.

– Может, он не специально, – поддерживала я разговор.

– Ну да. А перед этим не специально предсмертную записку написал.

Мне захотелось спросить, не в стихах ли записка была, а также добавить, что пить надо меньше. И что у женщин проблем не меньше, но больше ответственности… И много еще чего… Но Осетинцу нельзя было всего этого говорить, так как после командировки, из-за которой он получил прозвище, у него периодически сносило башню.