Читать книгу "Возраст Суламифи - Наталья Миронова"

Но это падение со стола стало для них как бы дурным знаменьем. Таких страшных случаев больше не было, однако Виктория и потом не раз оказывалась недостаточно проворна. Погруженная в свои статьи, лекции, исторические изыскания, не поспевала она за Октябриной.

Страшный удар нанес Виктории ХХ съезд партии. Умом, внутренне присущим ей чувством справедливости, тем, что люди за неимением других синонимов называют совестью, она понимала, что надо сказать правду о злодеяниях и несправедливостях, надо выпустить невинных из лагерей, надо вернуть оклеветанным честное имя. Но уж больно страшна эта правда. А новые лидеры не внушали ей доверия. За Сталиным народ шел, а за этими – во главе с Маленковым и Хрущевым – разве пойдет? Нет, не пойдет.

И, главное дело, реформы оказались уж больно половинчатыми. Так сказать, «без Сталина по сталинскому пути». Фестиваль 1957 года, обрушивший границы, конкурс Чайковского с первой премией Ван Клиберну (ходили слухи, будто потребовалось личное вмешательство Хрущева: в ЦК считали, что наши непременно должны быть первыми, хотя и жюри, и публика были на стороне американского пианиста), «Новый мир» и «Юность», «Один день Ивана Денисовича», поэтические концерты в Политехническом – это все с одной стороны. А с другой – подавление восстания в Венгрии, Берлинская стена, травля Пастернака, журналы «Октябрь» и «Огонек», скандал на выставке в Манеже, искореженный фильм «Застава Ильича», позорное дело валютчиков, расстрелянных по закону, которому придали обратную силу, и многое, многое другое…

Особенно остро эту половинчатость ощутила молодежь. Октябрина как с цепи сорвалась. Отказывалась носить пионерский галстук, при первой же возможности срывала с шеи. Когда Виктория приступила к ней с вопросами, ответила: это для малышни. То же самое с комсомольским значком. Сидеть на собраниях, изнывать от скуки, кому это надо? Ей хотелось как можно скорее стать взрослой.

Она и становилась – на свой лад. Танцульки, мальчики, курево, портвейн, заграничные шмотки, прическа «Приходи ко мне в пещеру», прорваться в кино на «детям до шестнадцати», а еще лучше на кинофестиваль – вот это жизнь!

А ведь началось еще при Сталине, вынуждена была признать Виктория. Первые стиляги – «музыка на костях», «шузня с разговорами»[9], клетчатые пиджаки, «атомные» галстуки – все это было уже при нем. «Как они не боятся?» – ужасалась Виктория.

Не боялись. Слушали нехорошую джазовую музыку, и фильм «Дело «пестрых» ничему их не учил. А уж при Хрущеве… как плотину прорвало. Побежала молодежь из колхозов, парни начали в массовом порядке косить от армии, а в городе Новочеркасске – мыслимое ли дело! – дошло до разгона рабочей демонстрации военной силой. Все было сделано так трусливо, так подло… О событиях 1–2 июня 1962 года в Новочеркасске запрещалось давать какую-либо информацию, но Виктория имела доступ к закрытым источникам, а вся страна гудела слухами.

С дочерью она, конечно, не делилась закрытой информацией: незачем молодым, неокрепшим душам об этом знать. Но провалы в экономике скрыть невозможно, они затрагивают всех.

На следующий год после Новочеркасска ударил неурожай. Викторию он поразил даже больше, чем карибский кризис. Как в таких условиях работать с молодежью? Как прививать идейность? Порадовались было Гагарину, но другие события, куда более страшные, заслонили космический подвиг. Вот Рина – так, для краткости, стала называть себя Октябрина – и «слетела с катушек», как они сами выражались, эти молодые.

Она познала радости земные в возрасте Суламифи, даже не подозревая, как мало ей отпущено, а когда стукнуло семнадцать, пришла к своей строгой старой матери и призналась, что беременна. Ни тени смущения, никакого стыда, а ведь только школу окончила! Отца она не назовет. Вот еще не хватало – своих закладывать! И вообще, было темно, развлекались под Сальваторе Адамо целой компанией при зеленом огонечке магника.

Tombe la neige…[10]

Под эту песню столько детей было зачато!

На самом деле Октябрина знала, от кого забеременела: от Кости Бабича, самого крутого и модного мальчика в классе. У них была английская спецшкола, и Косте, сыну крупного дипломата, разрешалось все, что другим и не снилось. Ходить в джинсах, а не в школьной форме, носить длинные волосы, создать в школе вокально-инструментальный ансамбль и петь песни «Битлз», когда их еще официально запрещали и статьи дурацкие про них писали в маминой газете «Правда».

Любая девочка согласилась бы дать Косте Бабичу без всяких условий, а он закрутил роман с ней, с Октябриной Полонской, и она была на седьмом небе от счастья. Но он сделал ей ребенка, а когда Октябрина на выпускном вечере ему призналась, прямым текстом дал понять, что она для него – не тот контингент. Ему дипломатическая карьера уготована, и невеста уже есть, так что извини, детка, было весело, но… сама понимаешь: потехе час, и этот час миновал. Пора делом заниматься.

– И не вздумай стукнуть на меня этой твоей партийной мамаше, – предупредил Костя. – Я десяток друзей приведу, и все подтвердят, что с ними ты тоже спала.

Это было больно, жестоко и несправедливо, но Октябрина промолчала. Она и вправду спала с другими мальчиками, но весь последний год – только с Костей, и он это знал. Но как докажешь?

– Сделай аборт, какие проблемы? – посоветовал Костя напоследок.

Не будет она делать аборт, решила Октябрина. Так и сказала матери. Плевала она на этот институт! Школу еле-еле кончила, скукотища такая, и еще пять лет лямку тянуть? Лучше ребеночка родить, а в институт в крайнем случае и потом можно. А в чем дело? Ты ж меня родила без мужа, и ничего!

Виктория усадила беременную дочку на диван и рассказала правду. О судьбе родителей Октябрины она узнала, когда начались реабилитации. Ее отец – генетик, по-тогдашнему «вейсманист-морганист» – был арестован после позорно знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Он попал в «Серпантинку»[11], где его и расстреляли в 1949-м. Мать просто сгинула в страшном лагере Эльген.

– Время было такое, – жалко лепетала, сгорая от стыда, «железная» Виктория. – Нужно было поднимать сельское хозяйство, нужны были передовые методы…

– Ну и как? Подняли сельское хозяйство? – угрюмо спросила Октябрина. – И где эти методы? Я помню, как ты бутерброды мне из ЦК приносила. Даже не икру, а сам хлеб помню – белый-белый. В магазинах такого не было. И вообще никакого. И фрукты ты в распределителе берешь, и колбасу… И ради этого погиб мой отец?

– Прости, Риночка…

– Да ты-то в чем виновата, ты меня вырастила, – великодушно простила Октябрина. – И не попрекнула ни разу, и не намекнула даже… Но их я ни за что не прощу, так и знай!

Виктория не стала спрашивать, кого это «их» Октябрина имеет в виду. Академика Лысенко? Нет, скорее всего не его, а… Виктории страшно было даже выговорить святые имена. Она попыталась убедить дочку, что надо все-таки учиться, но Октябрина слушать ничего не желала. Ей хотелось ребенка, а там… видно будет.