Читать книгу "И в сотый раз я поднимусь - Галина Артемьева"

– Там в нас снайпер целился, вот мы его и сняли.

Саша строго-настрого запрещает детям подходить к окнам. Да те и сами понимают, как тут не понять. Но блинчики все равно надо печь. И проживать дальше этот долгий-долгий день.

Накормив своих завтраком, она делает бутерброды, берет пакет с дачными яблоками и идет кормить солдат, помня уроки чешской матери. Оказывается, она не одна такая. Много жителей окрестных домов несут солдатикам поесть, попить, покурить. Те вообще плохо соображают, зачем их сюда ночью пригнали, что прикажут делать. Большинство из них до этого славного марш-броска никогда не были в столице своей родины. Они не знают, не могут знать, что находятся в пределах 10 минут пешего хода от Кремля.

Женщина лет сорока протягивает солдатам булочки. Берет за руку паренька в форме, говорит, глядя по-матерински в его глаза:

– Сыночек, не стреляй, слышишь, сыночек? Не стреляй!

Солдат кивает, она гладит его по щеке.

– Не стреляй, мальчик. Ради своей мамы, не стреляй!

«Не стреляй в воробьев, не стреляй в голубей…» Песня еще не написана, а матери уже сложили ее слова.

Только кто и когда слушал материнскую мольбу?

Дома все приникли к радиоприемнику. Постоянно сообщают о погибших от снайперских пуль. Просят не ходить к Белому дому: уже много смертей случайных прохожих.

CNN ведет прямой репортаж по телевидению. Теперь получается, что сначала они слышат реальный выстрел, потом его эхом воспроизводит ТВ.

Темнеет. Радио настойчиво предупреждает жителей их дома, что к окнам подходить крайне опасно. В соседнем подъезде шальная пуля попала в окно кухни, пробила холодильник.

Тем не менее настырный Мишка ползком пробирается к телевизору и записывает-таки своего вожделенного «Бетховена».

Спать детей укладывают в коридоре: опасность очевидна, трассирующие пули так и летают мимо окон. Кому-то явно очень не хочется выпускать оружие из рук.

Уснувший наконец после дня, полного разнообразных впечатлений, Мишка вдруг во сне начинает истошно кричать:

– Не надо! Не надо!

Так из него, расслабленного сном, выходил ужас пережитого.

Еле успокоили. На следующий день он затемпературил, без кашля, насморка. Только горел.

Участковая врач вздыхала: «Ну, что мне с вами со всеми беднягами делать? Невроз. Весь дом болеет, все дети с неврозом».

У Мишки с тех пор дрожат пальцы. Даже когда совершенно спокоен. Сами по себе.

Последствия политики…

На этот раз все кончилось обыденнее, чем два года назад: траур по погибшим не объявляли, количество жертв и считать не стали, расследование закрыли.

Но стрелять руководителю явно очень понравилось.

Лучше не вспоминать.

Но не забыть, как смотрела Саша через год, в сентябре 94-го, репортаж о выводе наших войск из Германии.

– Калинка моя, – притоптывал в бесстыдстве пьяного куража защитник национальной демократии.

Саша заплакала и плюнула в телевизор.

Ей, главное, хотелось, чтоб никто из фронтовиков этого репортажа никогда не видел. Пусть бы у всех телевизоры разом поломались, что ли…

Но отец видел.

– Лучше было бы до этого не дожить, – только и сказал.

8. Осколки

– Ты охренел? – спрашивает Саша. – Ты совсем охренел?

Это она так с мужем разговаривает. И ей уже все равно, что дети слышат. Потому что видеть им приходится такое, что это «охренел» – просто невнятный младенческий лепет в песочнице.

Похоже, некоторое время назад муж совсем свихнулся. Увидел, как все вокруг стремительно обогащаются, торгуют вовсю чем попало, стал мечтать о сказочных миллионах, благо воображение дано ему было богатое. С одной стороны, он по-прежнему ходил на службу, оставался военврачом. С другой стороны, долгими вечерами он продавал «КамАЗы», пуховики, сахар и всякое дерьмо. Вернее, ему казалось, что он что-то продает. На самом деле все ограничивалось бесконечной телефонной трепотней. Человек просто обезумел, зациклился на деньгах.

Странно. Добро бы Саша пилила, упрекала, подзуживала. Нет. Никогда. Напротив, заклинала каждый день:

– Умоляю тебя, брось, не занимайся всем этим. Это не для нас. Суета сует.

Но где там! Человек абсолютно ничего не слышал, только бережно и настойчиво лелеял свою идею фикс: скоро у меня будет миллион зеленых денег.

Его, собственно, все остальное перестало интересовать. С детьми он совсем не разговаривал, постоянно злился. Только и слышно каждый вечер по телефону:

– Нал, безнал, откат…

Попутно регулярное пьянство Антона стало невыносимым. Иногда его приводили домой чужие люди – просто, кряхтя, втаскивали в прихожую, и он валялся на полу, пока в себя не приходил, потому что в комнату его, тяжелого, обрюзгшего, было не дотащить. Однажды Саша с Элькой нашли его в их собственном подъезде: он вольготно разлегся на грязных ступеньках и самозабвенно дрых, не замечая даже, что с него сняли ботинки. Зато когда жена с дочерью старательно поволокли его домой, брыкался что было силы и обзывался на них чудовищно.

Он не всегда теперь приходил ночевать. Сначала Саша смертельно пугалась, не спала ночь, плакала, звонила в милицию, в больницы, морги. Видимо, не одна она была такая счастливая в те времена, потому что всюду ее беспредельную тревогу воспринимали не всерьез, говоря, мол, проспится – придет, или: «А вы за шкафом поискали?»

И действительно: приходил. Ложился отсыпаться, предварительно поскандалив и обвинив всех, кто под руку подвернется, в жестокости и злобе.

После каждой бессонной ночи Саше приходилось идти на работу, а детям в школу. Как-то жить. Функционировать. Стараться отвечать уроки. Не скажешь же учительнице:

– Извините, я ничего не выучил, потому что у меня папаша алкаш и ему опять приспичило всю ночь скандалить.

Правда, у ребят в школе почти все отцы семейств крепко надирались в то время. У лучшего Мишкиного друга Федьки отец вообще спьяну начинал по-настоящему драться и как-то сломал его маме несколько ребер. Она потом долго в больнице лежала. И все-таки помирилась со своим мужем. А Федька мечтал вырасти и избить своего папашу.

Саша все еще надеялась, что долгая черная полоса закончится, Антон в итоге опомнится и заживут они спокойно и благостно.

Однако все чаще и чаще она радовалась, когда его не было дома. Тогда было тихо, чисто, уютно и не страшно, как при нем.

Пропадая на пару-тройку дней, муж и отец объяснял обычно, что у него был тяжелый больной. Такой тяжелый, что от госпитальной койки никак не отойти. Это никого уже не смешило даже, о чем говорить.

А однажды исчез он очень надолго. Саша, разумеется, принялась методично обзванивать все свои заветные местечки: бюро несчастных случаев, станции «Скорой помощи». Все, как всегда, по длинному списку: не находится ли у них случайно высокий черноволосый мужчина лет сорока, одетый так-то и так-то, без особых выразительных примет. Муж не находился никогда и нигде. Саша несколько ночей подряд непонятно зачем выходила на улицу: там ожидание казалось более активным и действенным. Наконец Элька ожесточенно высказалась: