Читать книгу "Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни - Олег Цендровский"

Почти все крупнейшие исследователи в современной нейробиологии и популяризаторы наук о мозге, от Р. Сапольски и С. Харриса до Д. Свааба, Д. Иглмена и Э. Кандела, в силу своих обширных знаний держатся позиций абсолютного детерминизма и отрицают возможность свободных поступков. Нам кажется, будто мы сами управляем своим поведением лишь потому, что мы воспринимаем собственные желания и их реализацию, но не умеем различить их каузальную определенность.

Классическое описание этой ситуации мы находим у Спинозы (письмо Г. Г. Шуллеру, октябрь 1674 г.):

«Представьте себе, пожалуйста, что [брошенный] камень, продолжая свое движение, мыслит и сознает, что он изо всех сил стремится не прекращать этого движения. Этот камень, так как он сознает только свое собственное стремление и так как он отнюдь не индифферентен, будет думать, что он в высшей степени свободен и продолжает движение не по какой иной причине, кроме той, что он этого желает.

Такова же та человеческая свобода, обладанием которой все хвалятся и которая состоит только в том, что люди сознают свое желание, но не знают причин, коими они детерминируются. Так, ребенок думает, что он свободно стремится к молоку, а рассердившийся мальчик – что он свободно желает мщения, робкий же – что он желает бегства. Так, пьяный думает, будто он по свободному решению воли разглашает то, относительно чего впоследствии, протрезвившись, он хотел бы, чтобы это осталось невысказанным».

Но почему же, несмотря на то, что все указывает как на физическую, так и на чисто логическую невозможность свободной воли в причинно-следственном бытии, в нас столь прочно сидит это представление? Дело в том, что с эволюционной точки зрения это экономный, надежный и совершенно необходимый познавательный инструмент, который служил нашим предкам верой и правдой миллионы лет и продолжает быть незаменимым по сей день.

Возможности человеческого мозга, как и любого иного, слишком ограничены, чтобы проследить всю цепочку причинно-следственных связей, ведущих к тому или другому событию. Мы не в состоянии увидеть эту многомерную причинно-следственную сеть целиком, поэтому нам она предстает в урезанной форме и пестрящей многочисленными дырами и прогалами. Неизбежная неполнота сведений и рождает понятие о свободе воли – своего рода оптическую иллюзию, будто в тех пустотах, где мы пока не усматриваем строгой причинности, она начинается как бы заново, спонтанно и свободно, изнутри самого объекта. Иначе говоря, видимость свободы воли порождается незнанием реальных причин событий.

Вообразим, что на прогулке по первобытному лесу на нас напал разъярённый зверь. Чудом спасшись, мы судорожно начинаем осмыслять произошедшее и пытаемся понять, что случилось и как избежать этого впоследствии. Первая стратегия интерпретации – проследить всю систему причин и следствий в нервной системе животного и окружающей его среде, которые привели к нападению. Это даст наиболее достоверное и полное видение, однако такой подход требует всеобъемлющих знаний, которых у нас не было в прошлом и которыми мы не обладаем и сейчас. В любом случае, человеческий мозг и не мог бы на каждом шагу заниматься длительными, трудоемкими и в общем-то принципиально невозможными точными расчетами. Индивида, который просто предпримет такую попытку, съедят в процессе или же он умрет с голоду, так и не закончив.

Намного проще и эффективнее сократить причинно-следственную цепочку, сгустить и спрессовать все имеющиеся у нас знания и догадки об окружающих явлениях (и в первую очередь живых организмах) в понятие о наличии у них специфической природы и заполнить этим пустоты. У них имеется постоянный характер, желания, свойства и убеждения, и они действуют на их основе, осуществляя свободный выбор. Голодному тигру свойственно желание напасть на добычу, и при встрече он сделает именно это в силу присущей ему природы. Мы можем повлиять на это решение, так же как другие могут повлиять на наши поступки, но все же оно наиболее ожидаемо и предсказуемо.

Количество обнаруживаемой нами в мире свободы, таким образом, обратно пропорционально уровню наших знаний – она заполняет бреши в осведомленности и отступает дальше с каждым новым приращением последней. Еще совсем недавно психические болезни считались или наущением дьявола, или следствием слабости характера. Сегодня мы знаем, что почти все такие расстройства имеют биологическое происхождение и формируются до рождения индивида или в процессе вынашивания плода. В начале XIX в. полагали, что наркотическая зависимость есть всего лишь изъян воли, простой недостаток самодисциплины. Лишь к середине столетия стало понятно, что она имеет за собой мощнейшие механизмы в мозге, на эту волю влияющие. Что нет ни одного человека, у которого бы не сформировалась физиологическая зависимость от приема, к примеру, опиоидов вроде героина, и побороть ее могут считаные единицы.

Буквально несколько десятилетий назад тяжёлые случаи депрессии воспринимались как сугубо психологическое явление, легко подконтрольное нашим решениям, что-то вроде очень дурного настроения. Совсем недавно, уже в эпоху квантовой физики и генетики, гомосексуализм повсеместно трактовался как результат свободного предпочтения или же болезнь, от которой можно излечить. Сегодня нам известно о генетической детерминированности гомосексуализма и о том, что тяжёлая депрессия есть такой же физиологический процесс, как воспаление легких, и силой мысли с ним справиться ничуть не легче.

С каждым десятилетием научно-технического прогресса островок «свободы» неизменно становится все меньше и меньше. Особенно наглядно эта тенденция предстанет, если мы обратимся к самому моменту возникновения культуры человечества, что по современным оценкам произошло порядка 40–50 тысяч лет назад. Неудивительно, что тогда, в точке наименьших знаний о природе, наше понимание причинно-следственных связей почти целиком состояло из гигантских кратеров и дыр, и в каждом таком месте плескались океаны «свободы». Не только свирепый зверь, но любое растение, ветер, молния казались предкам современных людей носителями свободы.

Исторически первая форма объяснения мироздания – анимизм – по сути, есть доведённая до крайности вера в наличие у природных явлений души и воли. На почве анимизма возникла и первая религиозно-культовая система – шаманизм, выстраивающийся вокруг попыток наладить договорные отношения с миром. Шаман вступает с духами, населяющими каждый уголок реальности, в отношения купли-продажи. Он упрашивает их, угрожает им или взывает к их выгоде, поскольку рассматривает всякий процесс как деятельность, то есть как поступок носителя свободной воли.

Свободная воля, таким образом, это удобная пользовательская иллюзия, наподобие графического интерфейса в операционных системах компьютеров. Мы видим на экранах разные цветные значки, папки и курсор, однако в глубине самой загадочной машины нет никакого рабочего стола. За каждой маленькой программой стоит колоссальная цепочка данных, электрических сигналов и их многоуровневых взаимосвязей друг с другом.

Мы не можем напрямую орудовать этими массивами информации и способны работать исключительно в пользовательской иллюзии графического интерфейса, экономящей когнитивные усилия и принимающей во внимание ограничения мозга. Он сокращает цепь причинно-следственных связей, группирует информацию в крупные и не слишком многочисленные блоки. Однако если мы вдруг забудем, что это иллюзия и сочтем, будто компьютер и правда есть пространство со значками и живущими там программами, то будем не в состоянии создать что-то сопоставимого уровня сложности. Все наши данные, прогнозы и объяснения тотчас войдут в острое противоречие с этим абсурдным тезисом и развалятся на части. Представление о свободной воле есть точно такой же интерфейс, только нейронный, и оно столь же ошибочно, сколь и незаменимо в быту.