Читать книгу "Из пламени и дыма. Военные истории - Александр Бушков"

Тут Стах пустил очередь в сторону мотоцикла. Повернулись и мы туда, а там… Безголовый немец довольно проворно выбирается из-за руля, нисколечко не шатаясь, расставив ноги, становится посреди дороги и тянет из-за спины автомат так, словно голова у него на месте!

Стах дал по нему еще очередь, подлиннее. Мы ясно слышали, как пули шлепают в тело, видели, как дырявят плащ поперек груди. Живой бы мигом завалился, а этот… Только чуть пошатнулся и остался на ногах, вот-вот возьмет автомат в руки. А за спиной у нас орет его голова:

– Сейчас как задам, трясця вам в печенку! Как задам!

И вот тут мы, как по команде, чесанули в лес со всех ног – в жизни не видывали такого вот… За спиной у нас застрочил «шмайссер», слышно было, как пули стучат по стволам. Но мы уже были далеко, неслись во весь опор. Удивительно еще, как никому глаза ветками не выхлестнуло, – бежали, не разбирая дороги, почище, чем от живых немцев бегали…

Остановились примерно в километре, не меньше. Стах, как старший, дал команду, опамятовавшись раньше остальных. Поводя стволами, несколько минут вслушивались и всматривались – нет, не похоже, чтобы он за нами гнался… Окончательно убедившись, что погони нет, уже не бегом, быстрым шагом направились к лагерю. До него было таким ходом не менее часа. Чуть придя в себя, стали обсуждать на ходу: как докладывать командиру и начальнику разведки, и что. В конце концов решили после затянувшегося на полпути разговора: пусть нам и не поверят, а доложить следует все, как было. Крепенько у нас к тому времени было вбито в голову: и командиру, и начальнику разведки врать нельзя. Только правду, какой бы ни была. Натуральнейший условный рефлекс прямо-таки.

Командир у нас был из старых партийцев. Сорока восьми лет – стариком нам казался, у нас-то самому старшему, Петру, было чуть поменьше тридцати. Прошел Гражданскую, долго работал в райкоме партии, когда пришли немцы и подпольный обком стал организовывать партизанские отряды (с помощью парашютистов, заброшенных из-за линии фронта), стал командиром и командовал хорошо. А начальник разведки и контрразведки – особист, из кадровых командиров. Не заброшенный к нам с той стороны, а окруженец. Капитан. Служил в особом отделе танкового полка, оказался в окружении, потерял своих, выбиравшихся уже пешком – ну, таких в сорок первом было немало. Иные, даже и командиры, устраивались «в примаки» – подкатит к молодке или подходящей вдовушке, оружие, если было, закопает, обмундирование сожжет в печи, отрастит бороду для пущей надежности, а то и документы выправит – и сидит себе сиднем: я, мол, тутэйший[6], хозяйствую себе, человек мирный… Немцы их порой вылавливали, но без особой рьяности, явно не имея приказа переловить всех до одного. Ну, а мы, когда в мае сорок второго появился в Москве Центральный штаб партизанского движения и по многим вопросам стали приходить точные директивы, начали таких, выявленных, без особых церемоний забирать в отряд. Разговор короткий: ты, зараза, военный? Присягу давал? Вот и собирайся живенько, а то выведем к плетню и без лишних слов, как дезертира военного времени…

Некоторые, вовсе уж сволочи, шли в полицаи или тайные осведомители. Однако наш капитан оказался не из таких: не бросил ни форму, ни оружие, наткнувшись на отряд (тогда еще маленький отрядик, куда мы, все четверо, еще не попали), там и остался. Стал начальником разведки и контрразведки. Потом, когда у нашего вышестоящего командования наладилась постоянная радиосвязь с Москвой, он при первом удобном случае доложил о себе. И вскоре получил приказ: оставаться на прежнем месте, исполнять те же обязанности. Получалось у него неплохо, подобрал подходящих ребят. Именно он за все время, вплоть до прихода наших, разоблачил трех заброшенных в наше расположение агентов СД: двух мужиков и девку, весьма даже неплохо подготовленных. Другое, что порой придирался и не по делу, один хлопец из-за него чуть не пошел под расстрел без всякой вины, хорошо, командир вовремя узнал, вмешался и навел порядок. Но в общем и целом на своем месте был человечина, во многом благодаря его трудам немцы к нам почти до самого конца дорожку так и не нащупали.

Спускались мы в командирскую землянку, честное слово, как на казнь. Хорошо представляли, что услышим. Но коли уж решились, ничего не попишешь…

Командир, впрочем, как у него было в обычае, нас слушал совершенно невозмутимо, не выдавая своих мыслей и не перебивая. Капитан, наоборот, очень быстро закипел, как чайник, попытался фыркать и комментировать скептически, но командир его быстренько утихомирил, а после того, как мы закончили докладывать, и вовсе отослал под благовидным предлогом. Капитан, хотя и ворчал что-то под нос со всем недоверием, подчинился безо всяких – командир давно себя поставил как надлежит, у него и кадровые, если оказывались в подчинении, по струнке ходили…

Какое-то время стояло молчание. На самодельном столе давно уж горела керосиновая лампа – стемнело. Прихватив стекло тряпкой, командир прикурил самокрутку от пламени, подымил немного. И сказал каким-то новым голосом, какого мы от него прежде не слыхивали:

– Вы вот что, хлопцы… В отряде – никому ни словечка. Уяснили?

И никакого разноса, никакого явственного выражения недоверия! Стах не утерпел:

– Товарищ командир… Что же получается? Немец был наподобие колдуна? Не бывает такого!

Мы, все четверо, были городские, кто из Минска, кто из Гомеля, кто из Постав. Петр с Андреем аккурат перед войной окончили десятилетку, я – два курса пединститута, а Стах и вовсе успел выучиться на инженера-электрика, получить диплом. Как на подбор городские мальчики, начитанные, комсомольцы, безбожники, далекие от всяких суеверий, но вот поди ж ты, именно у Стаха с языка сорвалось…

Командир молчал, пока не докурил. Потом аккуратненько погасил окурок в пепельнице (точнее, в низко обрезанной снарядной гильзе), цепко глянул на нас – опять-таки как-то иначе, чем всегда. Сказал таким тоном, будто нас не было тут вовсе, и он размышлял вслух наедине:

– Ну, мало ли что бывает, а чего не бывает… Колдун, говоришь… Я так полагаю, никакой не колдун и вовсе не немец. Я так полагаю, это над вами лесной подшутил. Они иногда любят… Очень уж похоже: полнолуние, полночь… Не слыхал я прежде, чтобы они в этих местах попадались, да мало ли как случается…

Мы на него так и вытаращились: вот уж не ожидали! Именно что от него! Старый большевик, окончил сельскохозяйственный техникум, потом партийную школу в области, столько лет в райкоме – ему в такое верить попросту не полагается! И тем не менее сказал что сказал…

Мы, конечно, дружненько замолчали. А командир, вертя себе новую самокрутку, сказал:

– Ладно, хлопцы, идите. И чтоб никому ни словечка!

Приказ мы выполнили добросовестно: никому ни словечка. Даже меж собой ни разу потом не обсуждали. Капитан тоже помалкивал, хотя на язык был остер и любил при случае поехидничать, ни разу не помянул ту историю ни на людях, ни с кем-то из нас с глазу на глаз, разве что первое время косился и пофыркивал. Не исключаю, что и он получил от командира приказ ни словечком не поминать…