Читать книгу "Елизавета I - Кэролли Эриксон"

В результате всех этих событий к военачальникам перешла и реальная гражданская власть. Сеймур доказал свое бессилие. В октябре он был заключен в Тауэр, а когда в декабре следующего года Елизавета триумфально вернулась ко двору, в Совете уже заправлял «верный и неустрашимый сын церкви» Дадли, а сам институт регентства был упразднен.

Отныне расстановке сил предстояло измениться. Уже не Сеймур, а Дадли будет править страной от имени двенадцатилетнего короля, а Елизавета начнет завоевывать все большее и большее влияние как любимая сестра Эдуарда. Оставив позади тревоги и волнения последних двух лет, Елизавета постепенно вновь обретала душевное равновесие и готовилась к роли, которую давно уже собиралась сыграть. «Славная кроткая сестричка» — так отзывался о ней Эдуард, и теперь Елизавета во всем будет воплощать покой и степенность, а жизнь ее сделается примером умеренности и ровного поведения. Но уроки недавнего прошлого не остались втуне; отныне каждый ход на шахматной доске придворной политики Елизавета будет делать с умом, а за ее безмятежным видом будет скрываться хитрый и трезвомыслящий государственный деятель.

Глава 9

Мой взор серебрится,

Мой голос струится.

Из всех ни одна

Со мной не сравнится.

Король-мальчик Эдуард особой крепостью и физическим здоровьем отнюдь не отличался. Дадли всячески приучал его к конной выездке, борьбе и бегу — до чего никогда не допускал юного повелителя Эдуард Сеймур, — но в седле его так трясло, что казалось, будто он вот-вот развалится на части, а написанная на детском лице решимость придавала его облику совсем беззащитный вид. В ноябре 1550 года Эдуард сильно болел, и, хотя недуг всячески скрывали, один иностранный дипломат вскоре прознал, что король был при смерти и у врачей уже не оставалось никакой надежды на выздоровление.

Если Эдуард умрет, не достигнув брачного возраста и не оставив наследника, то, казалось, сменить его на троне должна была — при всем своем неприятии новых церковных веяний — старшая сестра. Однако Мария тоже прихварывала с ранних отроческих лет. Время от времени она впадала в глубокую меланхолию и неподвижность, более напоминающую кому, от щек отливала кровь, черты лица заострялись, и вид у молодой женщины становился совершенно старушечий. Хронический недуг поражал Марию всякий год, усиливаясь «в пору листопада», а иногда и чаще. На ее долгожительство тоже рассчитывать не приходилось. «Состояние у меня ужасное», — писала она членам Совета в начале 1551 года.

Следующей на очереди, бесспорно, стояла «светоносная сиятельная принцесса, Ее Высочество миледи Елизавета» — так ее пышно именовали при дворе; простолюдины тоже называли ее принцессой, вполне отдавая себе отчет в том, что стоит за этим титулом.

Но сколько бы ни предстояло прожить Эдуарду и обеим его сестрам, их грядущую судьбу затмила мрачная угроза черной смерти. Летом 1551 года разразилась очередная, на этот раз чудовищная эпидемия; поначалу каждый день умирало несколько человек, потом десятки, затем сотни. Уже четверть века прошло с тех пор, как в последний раз чума погнала лондонцев из города в отчаянной надежде найти защиту от заразы у самой природы. Это было в 1528 году, запомнившемся страшной жатвой, которую собрала тогда смерть. Теперь все повторялось. Словно настигнутые карающей дланью разгневанного Бога, напуганные мужчины и женщины стенали, шатались, падали на ходу. С трясущимися головами, охваченные лихорадкой, истекая потом, они хотели только одного — уснуть, но уснуть боялись, потому что сон — это забвение и смерть буквально в несколько часов.

Старики, выжившие тогда, много лет назад, говорили, что нынешняя эпидемия еще страшнее, «еще безумнее», и со всей возможной поспешностью покидали город. Король держался до последнего, но когда смертность в Лондоне достигла ста двадцати человек в день, бежал и он. «Еще один из моих придворных, еще один грум заболели и умерли, — бесстрастно записывал он в дневнике. — В сопровождении всего нескольких человек я отправился в Хэмптон-Корт».

Долгое лето все никак не заканчивалось. То было лето гудящих колоколов и закрытых ставнями окон, лето скрипящих по пустынным улицам фургонов и телег, в которые были свалены трупы. Но даже и оказавшись перед лицом смерти, практичные англичане не забывали ворчать на купцов, «внезапно взвинтивших цены на все товары выше всех мыслимых пределов», протестовать против уплаты десятины, выражать свое недовольство инфляцией, а главным образом клеймить членов Совета, в особенности Дадли, за взяточничество и дурное ведение дел в государстве. Для устрашения подданных Совет посылал в графства целые отряды кавалерии, но ропот продолжался. А король, хоть от чумы и спасся, слабел на глазах. На протяжении последних лета и осени он сделался «очень худ и слаб», что заставило Дадли и других особенно серьезно задуматься о линии престолонаследования и соответственно о сравнительных достоинствах и недостатках сестер короля.

Тем временем Елизавета погрузилась в ведение своего большого хозяйства в Хэтфилде. Оно теперь полностью принадлежало ей. Дадли, получивший дом от короля, передал его Елизавете, не забыв закрепить за ней обширные земли — те самые, которыми так интересовался Томас Сеймур. Должно быть, Елизавете было радостно осознавать, что замок со всеми его гигантскими парками, с «вековыми деревьями», со всеми садами и оранжереями, «со всем своим величием», замок, бывший ей домом на протяжении стольких уже лет, сделался теперь ее пожизненной собственностью — как островок спасения в океане мирских тревог.

Книга домашних записей, сохранившаяся от этих лет, мало что говорит о жизни хозяйки Хэтфилда. Самый вид ее свидетельствует о королевском достоинстве: на переплете — лепестки алых и белых роз, знак Тюдоров и Плантагенетов, с инициалом «Е» посредине, абзацы тоже открываются с буквицы в виде розы, на нижнем обрезе каждой страницы имя гофмейстера двора и затейливая подпись самой Елизаветы. Томас Перри вновь получил свою казначейскую должность, но от составления подробных отчетов его отстранили. Судя по бухгалтерии, жизнь в Хэтфилде была поставлена на широкую ногу: тринадцать пажей, Бог знает сколько фрейлин, образующих свой, пусть и небольшой, двор, десятки йоменов и грумов, не говоря уже о бесчисленных слугах, в чьи обязанности входило отапливать и убирать помещения, готовить еду, следить за гардеробом, ухаживать за домашними животными и так далее. В платежной ведомости постоянно мелькает имя четы Эшли, а также Томаса и Бланш Перри, которая находилась на службе у Елизаветы уже больше десяти лет и практически отказалась ради нее от нормальной семейной жизни.

Но одно знакомое нам имя из ведомости исчезло — имя Роджера Эшема. Он оставил свою службу где-то в конце 1549 или в начале 1850 года, «сметенный недавним ураганом при дворе». Отослала его не сама Елизавета, а мажордом; она же, напротив, сохраняла к нему близкую привязанность, и благодаря ее покровительству Эшем вновь получил работу в Кембридже. Тем не менее для него этот поворот судьбы знаменовал новое разочарование, и, вернувшись к научным занятиям, он находил утешение в своей любимой стрельбе из лука и петушиных боях, на которых он и заработанное просаживал, и изживал остатки молодости.