Читать книгу "Блокада - Сергей Малицкий"

— Оружие какое у них? — спросил Пустой.

— Разное, — оживился Файк. — В основном копья с поперечиной. Говорят, что подальше такая пакость водится, что мало проткнуть, еще и остановить надо. Но это больше у селян. А так-то все есть — и ружья, и луки, и дротики. Ножи у всех. У многих на боку фляга с горючкой да кресало.

— Огонь зачем сдался? — не понял Пустой.

— От пакости, — пожал плечами Файк. — Пакость, конечно, разная бывает, но некоторую рубить бесполезно. Только жечь.

— После расскажешь, — крутанул колесо Пустой, и Файк довольно засвистел. Над высокой травой подскочила кустарниковая собачка и понеслась в сторону.

— Отсидеться решила, — кивнул Хантик. — Только разве отсидишься, когда такая громада ползет. Как ты ее только заметил, Пустой? Нет, мне нравится такая езда в Морось. Хоть бы каждый день ездил. Лишь бы кормили.

— Выпить бы, — пожаловался Сишек.

— Водички попей, — посоветовал Хантик. — Ты, бражник, столько в себя за последние годы влил, что уже от водички пьянеть должен. И с огнем поаккуратнее — знаешь, как у бабки Фили, что до тебя бражничала в деревне, изба сгорела? С того пожара ведь и Филя мусорным заделался.

— Не мусорный я давно уже, — надул губы Филя.

— Не о том речь, — отмахнулся Хантик. — Ты теперь в порядке, кто же спорит. А бабка твоя хорошая бражница была. Крепач выстаивала не хуже, чем механик. Кипятила его, что ли, не знаю, секреты свои блюла. А потом пришел как-то к ней за брагой одноглазый ткач, он еще прошлым летом помер, а у нее очаг дымит, угли помаргивают, а в глинках пойло стоит — хоть сейчас в глотку. И вонь такая ноздри застит, что слезы из глаз. Он и спрашивает: что ж это ты, бабка, вонь развела? А она и говорит, что старая стала, глинку разбила, ветошью терла, воняет теперь. Ну одноглазому-то тот запах не в гадость, а в радость, полез за монетой, а тут как раз уголек щелкнул — да на ветошь. Она вспыхнула, как трава весенняя не горит. Бабка ойкнула, да так задом-то и на глинки. Изба вмиг запылала. Ткач выкатился наружу и без монеты, и без пойла. Вот так, Сишек. А ты-то как та ветошь и есть. Смотри, уголек упадет — сгоришь без остатка.

— Ага, — скривился Сишек. — А по мне, так ткач этот бабку прикончил, чтобы долг не платить, да под шумок пойлом на месяц вперед запасся.

— Что там? — ткнул рукой Пустой в сторону задрожавших кустов. — Тропа здесь проходит.

— Точно по тропе идем, — нахмурился Файк. — Левым колесом стежку давим. Потом она в холмы уйдет, а пока здесь вьется. Да не должно там быть никого. Мало ли, может, опять собачка или курица лесная. Их ближе к холмам — пропасть, мы без печеной курицы ни одну ходку не оставляем.

— Филя! — коротко бросил Пустой. — Садись за управление. Коркин, пойдем посмотрим.

— Нельзя так вот, опасно, — нахмурился Файк.

— Я слышал, ватажники по одному не ходят? — прищурился Пустой. — А за куст тот кто-то один нырнул. Да и не спрятаться там двоим: тут поросль и колена не достает. И спрятался кто-то мелкий. Чтобы того же Рашпика укрыть, таких кустов с десяток надо. Все сидят на местах. Опасности нет.

Пустой вытащил из-за пояса дробовик и спрыгнул с подножки вездехода. Коркин последовал за ним и отметил про себя, что меч у механика точно под полой длинной куртки, как у отшельника, закреплен. И не только меч, еще что-то.

— Сними ружье с предохранителя, но не стреляй, — прошептал Пустой Коркину. — Иди за мной, след в след. Стрелять будешь, только если я упаду. Понял?

— Понял, — просипел Коркин, сдергивая с плеча тяжелое ружье.

— Что там у тебя, картечь? — спросил Пустой и, не доходя до куста трех десятков шагов, поднял над головой свой странный, несуразный дробовик. — Эй! Кто там спрятался? Выходи. Я механик из Поселка. Со мной Коркин из Квашенки. В машине светлых — Хантик, Рашпик, Файк, Филипп, Сишек, Кобба-отшельник. Если знаешь кого из них, приятель, выходи, не бойся. Если не знаешь — все равно выходи, поговорить надо, все равно в Поселок дороги нет. Зла тебе не будет. Выходи, я тебя уже видел.

Кусты дрогнули. Сначала появился рог лука, потом из молодой листвы вынырнул лепесток наконечника стрелы, а там уж показался и хозяин лука. Сверкнул черными быстрыми глазами из-под серого платка.

— Так это Ярка-недотрога! — закричал из двери Файк. — А я-то думал — как она умудряется мимо меня всякий раз прошмыгнуть? А она просто ходки с мужиками разводит.

Коркин опустил ружье. Ярку-недотрогу он знал. Приходила она к нему, валенки хотела купить для малыша. Маленькая черноглазая сборщица так и не приросла ни к кому, после того как ее мужа порубили ватажники в Мороси где-то у второй пленки. Сама стала ходить за железяками. Сынишку двух лет оставляла у бабки и топала в Стылую Морось. Говорили, что удачливая, или проползала туда, куда никто из мужиков пробраться не мог. Вот и теперь за спиной у нее кроме колчана для стрел висел мешок с добычей.

— Чтобы вас в пленку завернуло, — процедила она сквозь зубы, убирая в колчан стрелу. — Чуть не обделалась. Думала, что пакость уж и между первой и второй завелась. Что, Пустой, у светлых телегу покататься взял? Полудня еще нет, может, рассчитаемся, чтобы мне зря-то не тащить добычу до Поселка?

— А что у тебя? — напряг скулы Пустой. Сунул за пояс дробовик, подошел поближе к стройной женщине.

— Как обычно, — она сбросила с плеча мешок, распустила завязки. — Медная проволока. Три бухты, две из них в пластике. Есть тросик, кусок в двадцать локтей. Изоляторов десятка четыре. Больше ничего, но хорошо, хоть это взяла. Еле сорвалась: ватага у домов засела. Человек двадцать. Тут на десять монет, я посчитала.

— Точно, — кивнул Пустой. — Хотя я бы мог и больше заплатить. Пластик на проводе хороший вижу — не рассохся.

— В подвал лазила, — гордо выпрямилась Ярка. — В глубокий. Под грязной водой обдирала. Ныряла. Мужички-то поселковые брезгают.

— Держи, — Пустой снял с пояса кошель, отсчитал десять монет, взял у сборщицы мешок, бросил его высунувшемуся из кабины Файку, дождался, пока Ярка спрячет монеты, и только потом сказал негромко: — Нет больше Поселка, Ярка. Ничего нет. Ни дома твоего, ни матери твоей, ни сына. Все уничтожено. Орда.

14

Пустой приказал выкинуть ящик, в который складывали на первой пленке оружие, постелить на пол одеяло и положил туда Ярку. Когда он сказал ей, что Поселка, ее дома, матери и сына больше нет, она вцепилась ногтями ему в лицо.

Побелела как мел и стала рвать Пустому щеки. Он обнял ее, прижал к себе и стоял, умываясь кровью, разве только зажмурил глаза да стиснул губы. Минуту стоял так, не меньше, пока Ярка не отняла пальцы и не обвисла у него в руках, как выпотрошенный козленок. Так и висела, пока Рашпик и Файк не устроили для сборщицы лежбище в отсеке. Потом Пустой занял место за рулем, а ящер забрался на руки к Файку и, не обращая внимания на недовольное сопение последнего, вытянулся, высунул язык и принялся зализывать исцарапанные щеки Пустому.