Читать книгу "Огненные палаты - Кейт Мосс"

Наконец она опускается на корточки и, протянув руку, кончиками пальцев повторяет очертания букв, высеченных на надгробном камне. Поглощенная своим занятием, она – которую жизнь научила никогда не ослаблять бдительности! – не слышит шагов у себя за спиной. Не замечает тени, которая заслоняет солнце. Не чувствует запаха пота, голландского кирпича и кожи, долгой скачки через вельд, до тех пор пока в затылок ей не упирается твердое дуло пистолета.

– Вставай.

Она пытается обернуться, взглянуть в его лицо, но холодный металл впивается ей в кожу. Она медленно распрямляется.

– Отдай мне дневник, – произносит он. – Если сделаешь все, как я скажу, я тебя не трону.

Ей известно, что он лжет, ибо этот человек преследовал ее слишком долго, а ставка слишком высока. Три сотни лет его семья пыталась уничтожить ее семью. Как может он отпустить ее с миром?

– Давай его сюда. Без резких движений.

Лед в голосе врага страшит сильнее, чем ярость, и она инстинктивно крепче сжимает книжечку и ее драгоценное содержимое. После всего, что ей пришлось вынести, она не намерена преподнести это сокровище ему на блюдечке. Но его железные пальцы впиваются в плечо сквозь белый хлопок рубашки, причиняя боль. Женщина невольно ослабляет хватку. Дневник падает на землю и распахивается. Завещание и купчие веером разлетаются по кладбищенской пыли.

– Вы следовали за мной из Кейптауна?

Ответа она не получает.

У нее нет пистолета, зато есть нож. Когда он наклоняется подобрать листки, она выхватывает свой кинжал из-за голенища сапога и всаживает ему в предплечье. Если ей удастся обезвредить его, пусть хотя бы на миг, – она сможет попытаться схватить бумаги и убежать. Но он предвидел нападение и успевает увернуться. Ее клинок оставляет у него на руке лишь небольшую царапину.

Жертва успевает заметить его замах лишь за мгновение до того, как его кулак впечатывается ей в висок. Перед глазами мелькают черные волосы со змеящейся в них белой прядью. Потом она слепнет от боли: удар пистолета рассекает кожу на виске. Чувствует, как по щеке бежит струйка крови, густой и теплой. А потом падает.

В последние секунды перед тем, как меркнет ее сознание, она с болью думает о том, что вот, оказывается, как суждено завершиться ее истории: в глухом углу забытого кладбища на другом краю света. Истории об украденном дневнике и наследстве. Истории, которая началась три сотни лет назад, накануне гражданских войн, которые поставили Францию на колени.

Сегодня день моей смерти.

Часть I. Каркасон

Зима 1562 года

Глава 1

Тюрьма инквизиции, Тулуза

Воскресенье, 24 января

– Ты предатель?

– Нет, мой господин.

Узник не был уверен, произнес он эти слова вслух или они прозвучали только лишь в его собственном помраченном мозгу.

Выбитые зубы и переломанные кости, металлический вкус запекшейся крови во рту. Сколько он уже здесь? Несколько часов, несколько дней?

Всю жизнь?

Инквизитор щелкнул пальцами. Арестант услышал визг затачиваемого лезвия, увидел кандалы и клещи, лежащие на деревянном столе перед очагом. Вздохнули меха, раздувая тлеющие уголья. На краткий миг он даже получил передышку от боли в исполосованной до мяса спине: боль отступила, заглушенная кромешным ужасом при мысли о новой пытке. Нахлынувший страх перед тем, что ему было уготовано, затмил, пусть и на мгновение, стыд. Увы, он оказался слишком слаб, чтобы вытерпеть все то, чему его подвергали. Он был солдатом. На поле боя он сражался храбро и отважно. Как же так вышло, что ему оказалось не под силу выдержать это, что он сломался?

– Ты предатель. – Голос был тусклым и ровным. – Ты изменил королю и Франции. У нас имеются показания многочисленных свидетелей, подтверждающие это. Они изобличают тебя! – Инквизитор швырнул на стол ворох бумаг. – Протестанты – ты и тебе подобные – споспешествуют врагу. Это государственная измена!

– Нет! – прошептал узник, ощутив на своей шее теплое дыхание тюремщика. Правый глаз у него заплыл от побоев, но несчастный чувствовал приближение своего мучителя. – Нет, я…

Он запнулся, ибо что ему было сказать в свое оправдание? Здесь, в тюрьме инквизиции в Тулузе, он был врагом.

Все гугеноты были врагами.

– Я верен короне. Моя протестантская вера не означает…

– Твоя вера – не что иное, как ересь. Ты отступился от истинного Бога.

– Это не так. Пожалуйста. Это все какая-то ошибка.

Он слышал в собственном голосе умоляющие нотки и стыдился этого. Знал, что, когда снова придет боль, ему придется сказать все, что они захотят услышать. Хоть правду, хоть неправду – у него просто не было больше сил сопротивляться.

На миг его охватила какая-то странная нежность, ну или ему так почудилось в его отчаянном положении. Он еле уловимо шевельнул пальцами, точно рыцарь, приветствующий свою даму. На краткое мгновение в памяти его воскресли все чудесные вещи, которые существовали в мире. Любовь и музыка, красота первых весенних цветов. Женщины, дети и мужчины, рука об руку прогуливающиеся по нарядным улицам Тулузы. Места, где люди могли спорить и не соглашаться друг с другом, отстаивать свои убеждения горячо и со знанием дела и в то же самое время уважительно и с достоинством. Там вино лилось рекой и всегда было вдоволь еды: инжира, вяленого окорока и меда. В том мире, где он когда-то жил, сияло солнце, а бескрайнее синее небо простиралось над городом, точно гигантский шатер.

– Мед, – пробормотал он.

Здесь, в этом подземном аду, больше не существовало времени. Попав в этот каменный мешок, человек исчезал, и больше его не видели никогда.

Занятый этими мыслями, он на миг отключился от происходящего. Тем оглушительнее оказалась обрушившаяся на него без предупреждения боль. Железные клещи стиснули его, впились в кожу, раздирая мышцы и дробя кости.

У него не осталось больше никаких чувств, лишь боль, заслоняющая собой все на свете, и все же на миг ему почудился голос товарища по несчастью, доносящийся из соседнего застенка. Тот был человек образованный, книгочей и книготорговец. Несколько дней их держали в одной камере. Человек в высшей степени достойный, он очень любил троих своих детей и с неподдельным горем рассказывал о своей жене, которую унесла болезнь.

За сырой стеной камеры послышался негромкий голос другого инквизитора: товарища тоже допрашивали. Затем узник различил свист chatte de griffe – кошки-девятихвостки – и глухой удар в тот миг, когда ее железные крючья впились в кожу. Вопль, последовавший за этим, стал для него потрясением: до сих пор его товарищ стоически переносил пытки без единого стона.

До него донесся лязг железной двери: она открылась и закрылась вновь. В камеру вошел кто-то еще. Но была то его камера или соседняя? Последовало негромкое бормотание, потом шелест бумаги. На один благословенный миг он решил, что его мучениям, возможно, наступил конец. Потом инквизитор откашлялся и допрос возобновился.