Читать книгу "Властелин Огня - Алексей Вязовский"

Воспоминания магистра прервал резко усилившийся гул, идущий от алтарного камня. Тело подростка вдруг засветилось слепящим белым светом. Магические потоки начали дрожать и искажаться, сливаясь в один огромный жгут, который одним концом пробил крышу базилики, а другим уперся в голову Йена. Сам жгут переливался всеми цветами радуги и пульсировал, как будто перекачивая что-то сверху вниз. Парень выгнулся дугой и закричал от боли.

— Инварис! Прекращай ритуал! — Альтус вскочил на ноги, отбрасывая стул прочь.

— Поздно… — пробормотал Вергелиус.

Через пару ударов сердца стихия вырвалась из-под контроля верховного жреца, и тело мальчика воспламенилось, как вязанка сухого дерева. Его истошный вопль, полный дикой муки, вывел из ступора окружающих магов, и все они бросились к алтарю, пытаясь общими усилиями взять под контроль разбушевавшуюся стихию. Энергетический жгут начал хлестать из стороны в сторону, сразу задев Инвариса. Жрец с погасшей аурой кулем повалился на пол — его смерть была мгновенной.

Магистр Альтус воздел руки, творя мощное защитное заклинание, выстраивая непроницаемый для стихии щит над алтарем и пытаясь отрезать взбесившиеся магические потоки от Йена. Бесполезно. Набравший неимоверную силу огненный жгут раз за разом пробивал щит, выстроенный магистром, осыпая братьев ордена снопами искр и вызывая в зале базилики новые крики. Подмастерья и мастера окутались личными энергетическими щитами и стали отступать к выходу. Трусы! Здание храма уже дрожало и с потолка падали камни.

Альтус понял, что пришло время запретных чар. Магистр выхватил из-за пазухи медальон с изображением костяного черепа и резким движением разломил его пополам. В тот же миг из руки мага ударил клубящийся столп первозданной Тьмы. Он с треском слизнул огненный жгут, всосал в себя пламя с горящего Йена, одним дыханием погасил свечи и факелы. В базилике наступила темнота, разбавленная лишь тусклым утренним рассветом.

— Ты теперь мой должник. — Альтус почувствовал, как Вергелиус вытаскивает из его ладони осколки медальона. — Демонический артефакт в стенах храма… в присутствии мессира инквизиции…

Тихий, леденящий душу шепот Вергелиуса наводил настоящий ужас. Но магистр знал, что поступил правильно, подарив младшему Тиссену единственный шанс выжить.

Вскоре послушникам и подмастерьям удалось зажечь свечи. Мальчик к этому моменту представлял собой совершенно жуткое зрелище, от которого передернуло даже инквизитора, давно привыкшего к публичным сожжениям ведьм на костре.

На почерневшем теле Йена не осталось живого места, все оно было покрыто волдырями и кровоточащими рубцами. Волосы, брови и ресницы мальчика полностью обгорели, сделав его лицо неузнаваемым. От болевого шока парень сразу же потерял сознание, и сейчас его худое скрюченное тело безжизненной черной мумией лежало на алтарном камне храма. Несколько орденских лекарей хлопотали вокруг него, проводя магическую диагностику тела, но уже первые их выводы были безутешны — Йен умрет. Так же, как умер верховный жрец.

Боль смешивалась в моем сознании со звуками и запахами. Сначала пахло полынью. Потом почему-то ромашкой и шалфеем. Вокруг раздавались гавкающие звуки, словно кто-то говорил с кем-то и даже кричал. Боль, терзающая тело, была невыносимой. Любое движение, любое колебание воздуха бросало меня в пылающий огонь. Эта боль приносила величайшее страдание и одновременно дарила спасение. Потому что иногда она становилась совсем невыносимой и тогда пропадало все: и запахи, и звуки, и тот ад, в котором я пребывал.

Тогда я парил в космосе, повторяя свой путь по огненному столбу. Экстаз! Но так продолжалось недолго. Вновь возвращалась боль, а вместе с ней и неразборчивый гул голосов. Он накатывал шипящим морским прибоем, то пропадая вовсе, становясь далеким неразборчивым шепотом, то вдруг взрываясь грозной морской бурей.

— Больно… Сделайте хоть что-нибудь! — Я вплетал в этот шелест свой голос, но, похоже, меня никто не слышал.

Спустя какое-то время боль стала понемногу отступать и я пришел в сознание. Только сознание мое странным образом… двоилось и путалось. Я одновременно был и Артемом Федоровым, и Йеном Тиссеном. Сознание одной личности накладывалось на сознание другой, оттого воспоминания в моей голове, образы и слова сливались в какую-то дикую невообразимую мешанину. Голова моя кружилась, все вокруг плыло.

Меня попытались чем-то напоить, но мой язык словно прирос к гортани, а губы срослись от сухости. Через силу я смог сделать пару глотков, и о-о-о!.. Это было сказочное чувство — мягкая, прохладная, катящаяся ледяным шаром по горлу вода.

Я вздохнул и с трудом открыл глаза. Яркий солнечный свет ударил по зрачкам, и от этого перед глазами закружились разноцветные пятна. Пока я пытался привыкнуть к свету, в ногах раздался шорох. Перевел туда взгляд, пытаясь сфокусировать зрение… Какой-то бородатый зверообразный мужик пристально смотрел на меня.

— Вы кто? — Я почему-то говорил с ним на незнакомом языке, но это не доставляло мне никакого дискомфорта. Чужие слова были на удивление привычными и родными.

Мужик сочувственно покачал кудлатой головой, но ничего не ответил. Вместо ответа поднес к моим губам грубую глиняную кружку, заставляя меня вновь сделать глоток воды. О, как же я был ему благодарен! Погибающий в жаркой пустыне так не жаждал воды, как я.

Откинувшись назад, присмотрелся к мужику. Моя нянька оказалась горбуном лет сорока-пятидесяти, одетым в зеленый камзол, штаны и сапоги. Засученные по локоть рукава открывали его руки — длинные, мощные, перевитые тугими веревками жил, с широкими ладонями и узловатыми пальцами… Лицо и руки горбуна покрывал темный, въевшийся под кожу загар… Олаф. Точно, этого горбуна зовут Олаф и он мой верный слуга. Осознание этого факта почему-то даже не очень меня удивило.

Перевел взгляд дальше. Мы находились в небольшой комнатушке со сводчатым потолком, где кроме деревянной кровати, на которой я лежал, был грубо сколоченный стол, два табурета и какой-то большой сундук. На стене искусно нарисовано восходящее солнце с пятью разноцветными лучами — белым, синим, зеленым, красным и коричневым… Вот и вся ее скромная обстановка. Если не сказать спартанская. На узком стрельчатом окне со свинцовым переплетом в грубом глиняном горшке незнакомое растение, усыпанное голубыми цветами. Пока я скользил рассеянным взглядом по комнате, все здесь казалось мне незнакомым и непривычным, но стоило сосредоточить взгляд на цветке, как откуда-то из глубин подсознания медленно всплыло его название: эмония… Но даже от этого небольшого усилия картинка поплыла перед глазами. Следующей моей мыслью было: а где же стерильная чистота, капельницы и реанимационные приборы? Где все врачи, наконец?! Я попытался еще раз приподняться и сфокусировать взгляд, но это усилие уже окончательно подорвало мои силы, и я со стоном вновь впал в забытье.

Князь Альбрехт Тиссен сидел за столом своего кабинета, вновь и вновь перечитывая послание, доставленное почтовым голубем. Маленький клочок бумаги всего с тремя короткими строчками: «Ваш сын не прошел инициацию. Сильно обгорел, находится при смерти. Пытаемся спасти. Альтус». Наконец князь оторвал глаза от послания и медленно поднес его к горящей свече, разгоняющей предрассветный сумрак кабинета. Тонкая бумага моментально занялась, превращаясь в маленький факел. Огонь быстро добрался до пальцев князя, но тот не торопился отпускать обгоревший клочок. Казалось, он даже не замечал, что пламя жадно лижет его пальцы, лишь по застывшему лицу князя волной прошла судорога. И только когда по кабинету поплыл запах горелой кожи — он с глухим стоном бросил пепел в каменную чашу, что стояла рядом с рабочим столом.