Читать книгу "Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко"

— Да вам нечего бояться... ну, если вы не виновны. Сейчас ваше дело разберут... — блуждающий взгляд, сопровождаемый вздохом, устремился куда-то наверх, — ну и... я уверен, отпустят.

Уверенности в тоне капитана не расслышал.

— Да что за «дело»-то? И кто разбирать будет?

— Судовой комитет. Сами понимаете, время какое... — И вышел, не попрощавшись.

Тут же в коридоре решительно затопали ботинки, и у самой каюты вспыхнула ругань. По голосам, группа матросов возбуждённо требовала выдать «этих гадов» для немедленной «отправки к Духонину». Кто-то уже ухватил за ручку и сильно дёрнул. Караульный пытался их урезонить:

— Поимейте совесть, братишки!

На помощь ему подоспели не то двое, не то трое, а с ними, кажется, и беспогонный капитан. Вместе им удалось-таки убедить «братишек» уйти и предоставить их участь «революционному суду».

Леденящая душу и тело жуть, ни с чем не сравнимая, наполнила всего до краёв, парализовала волю и опустошила голову. Привычка смотреть в лицо смерти в бою облегчения не приносила. Самое страшное и дикое — даже не самосуд черни, опьяневшей от вседозволенности и «барской» крови. И не гибель от рук своих же русских людей. А что всё произойдёт на глазах любимой его Олесиньки... Нет, чёрт возьми! Никто — тем более она! — не должен видеть его унижения и бессилия.

С трудом, но всё же уговорил её уйти, позаботиться о детях и матери. А главное — поскорее найти и привести свидетелей, могущих удостоверить его неучастие в этой бездарной атаке города драгунами.

Караульный матрос не возражал:

— Ну, коль пришла сама...

Без слов снял с руки и отдал ей швейцарские часы-браслет «Лонжин», из чистого серебра. Подарила ему невестой, и с тех пор всегда носил с собой. И нынче надел машинально.

Слава Богу, ушла...

Но тут же вернулась. По меловым щекам сбегали слёзы, взгляд обезумел, губы искусаны до крови. Намертво вцепилась в борта пиджака. Слова захлебнулись в рыданиях, но смысл дошёл: только что на её глазах толпа растерзала офицера.

— Петруша, всё кончено... Я останусь с тобой... — не расслышал, а догадался по дрожи её распухших губ...

Сумерки уже начали завешивать толстые стёкла иллюминаторов, когда в каюту втолкнули пожилого инженер-полковника.

Качка усилилась. Шум ветра и моря заглушил тревожные крики чаек. Боялись говорить друг с другом.

Тягостное ожидание прервал щуплый юноша студенческого вида: длинноволосый, с круглыми металлическими очками на остром носу и в форменной суконной куртке с латунными пуговицами. Включив яркий электрический свет и деловито переспросив их фамилии, объявил полковнику, что тот свободен.

— ...За вас заступились рабочие порта. Вы же, — указал пальцем на него и шурина, — по решению судового комитета предаётесь суду революционного трибунала.

Внутри всё оборвалось. Почему? Докопались до его участия в августовской попытке Корнилова навести порядок? Не может быть: оно было косвенным и законспирированным. Или узнали о его противодействии солдатским комитетам? Вряд ли... Скорее кто-нибудь из прислуги донёс о намерении ехать на Дон. Или всё же нашли оружие? Ведь подумывал ещё перепрятать — в саду зарыть...

Взглянул украдкой на шурина: забился в угол дивана и, похоже, дрожит... Обычно самоуверенный и недоступный, теперь определённо потерял себя. Понять можно: не дай Бог, матросская братия дознается, что он женат на дочери бывшего московского обер-полицмейстера Трепова...

Наконец дверь каюты распахнулась, и караульный, уже другой, заявил, что их переводят в здание таможни.

Ранние зимние сумерки сгустились до слепой темноты. Холодный ветер с моря не унимался. Волны остервенело бились в мол, окатывая его пенными брызгами. Безжалостно хлестал дождь. Низко клонились высокие кипарисы... Толпа давно разошлась, и матросы, надевшие прорезиненные офицерские накидки, довели их без эксцессов.

Таможню охраняли местные красногвардейцы. С винтовками они обращались неумело и беспрестанно подтягивали сползающие с рукавов повязки малинового цвета.

По большому полутёмному залу гуляли сквозняки: стёкла и многие лампы были разбиты. Мебель отсутствовала. На заплёванном полу расположилось несколько десятков человек: солидные генералы и молодые офицеры, безусые гимназисты и студенты, татары-лавочники... Никто не спал: из разных мест доносились тихие разговоры, прерываемые тяжкими вздохами, кашлем и сморканием... Удивился, заметив в углу несколько оборванцев, явно из «сознательных трудящихся».

Несмотря на холод и грязь, на душе полегчало: и охрана вполне миролюбива, и людей побольше, и Олесинька немного успокоилась, и можно наконец-то прилечь... Его длиннополое драповое пальто, перед самой войной купленное в рассрочку в торговом доме «Монополь», оказалось как нельзя кстати.

Всю ночь шёл допрос.

Его вызвали среди первых.

Допрашивал тот же щуплый юноша в студенческой куртке. Толково, но без особого рвения, словно хотел продемонстрировать: предстоящий суд — пустая формальность. Показания записывал небрежно, громко стуча кончиком пера о дно чернильницы и разбрызгивая фиолетовые кляксы: Врангель Пётр Николаевич... Полных 39 лет... Из потомственных дворян Петербургской губернии... Бывший барон... Бывший помещик Минской губернии... Бывший генерал-майор... Кончил курс Горного института и Академии Генштаба... Участвовал в войнах против Японии и Германии... Последняя должность — командующий конным корпусом... Женат первым браком, детей трое...

— Православного вероисповедания...

— Это несущественно, гражданин.

Торопливо записав заявление о неучастии в нападении на город и отказ признать себя в чём-либо виновным, приказал красногвардейцам увести его.

Ранним утром всех арестованных — человек за семьдесят — вывели в вестибюль и поставили толпой перед кабинетом начальника таможни. Там, объявили, заседает революционный трибунал. Одного за другим вводили и выводили: суд был скорый. Кто-то выходил сам, подскакивая от радости, другие еле волочили ноги и чуть не падали в обморок — их подталкивали прикладами...

В открывавшуюся то и дело дверь успел приметить крупного белокурого матроса с красивым, даже интеллигентным лицом. Его властный голос покрывал общий говор. По всему, самый старший «товарищ». Острое любопытство пересилило благоразумие: не удержавшись, поинтересовался у ближайшего из матросов.

— Товарищ Вакула. Председатель трибунала, значит...

Дошла очередь и до него. Ввели вместе с женой.

За широким двухтумбовым столом, по левую сторону от председателя трибунала, сидел всё тот же юноша студенческого вида. Бледный, после ночных допросов, шелестел бумагами и поминутно поправлял пальцем очки. По правую — матрос с дымящимся окурком в зубах, смугло-румяный, с живыми глубокими глазами. На шапке смоляных кудрей едва держалась бескозырка, украшенная надписью «Iоанн Златоустъ». На стол перед собой он выложил деревянную кобуру с длинностволым германским «маузером».