Читать книгу "На войне как на войне (сборник) - Виктор Курочкин"

До войны Василий Ильич также имел огородишко, но тогда он для Овсова не имел столь важного значения.

— Для забавы держу, чтоб не разучиться картошку растить, — говорил он. Сам же Овсов работал тогда на кирпичном заводе.

Война не обошла и Овсовых. Без вести пропал старший сын. Василий Ильич тоже не миновал фронта и даже побывал в госпитале… А вернувшись домой, с первых же дней занялся хозяйством. Срубил сарай и поставил туда корову, потом взялся за огород. Незанятой земли на пустыре тогда было много.

На кирпичный завод Овсов не вернулся, а чтобы не мозолить соседям глаза, устроился в артель вахтером. И все пошло своим чередом. Огород на пустыре цвел вовсю. Ему Василий Ильич отдавал душу и все свободное время. В проходной артели он томился, а здесь отдыхал.

«Наконец-то жизнь налажена так, как я хотел», — думал Овсов. И вдруг в один день все полетело кувырком.

Тоскливые думы раздражали Василия Ильича. Марья Антоновна видела состояние мужа и старалась по-своему его успокоить.

— Что ты мучаешь себя и нас?.. Что ж, теперь с ума сойти из-за огорода? Ведь не один ты пострадал… Все люди как люди. На хорошие места поустраивались. Тысячи зарабатывают.

— Тебе все тыщи. А ты пойди заработай!

— И пошла бы на твоем месте на завод…

Марья Антоновна не понимала, что, пытаясь утешить мужа, она только растравляла Василия Ильича. Пойти на завод! Нет, это не только вовсе не входило в планы Овсова, но и было противно его натуре. Все, что было связано с производством — машины, железо, соревнование, — вызывало у Василия Ильича болезненное раздражение.

«Зачем все это? Разве нельзя жить без машин, соревнований, без собраний? — спрашивал он себя и сам же отвечал: — Можно… Надо жить тихо, спокойно».

Перед Новым годом еще одно событие посетило Овсовых. И хотя этого события Василий Ильич ждал давно и с нетерпением, он отнесся к нему совершенно равнодушно.

В один прекрасный день Наталья привела в дом мужа. Марья Антоновна ахнула, а Василий Ильич только рукой махнул.

— Привела, и ладно. Места хватит. Вот продадим корову и свадьбу сыграем.

Корову продали, справили угарную свадьбу, и новый человек вошел в овсовскую семью. А Василий Ильич, казалось, и не заметил. Он еще больше замкнулся, стал рассеянным; видно было, что Василий Ильич о чем-то давно и сокрушенно думает.

Жизнь его постоянно раздваивалась, и в последние два года эта двойственность обострилась. Одна жизнь, которую он не любил, заставляла повседневно думать, раздражаться… Вторая — была личная жизнь Василия Ильича, из которой он исключал даже жену и дочь. Это была мечта о таком уголке, где бы ничто не напоминало о первой жизни. Бессонными ночами и во сне Овсов видел этот уголок. Небольшая опушка березового леса. Избушка под соломенной крышей. Прямо от нее к ручью спускается огород, забранный высоким частоколом. В огороде гряды с луком, капустой, огурцами; вдоль ограды кусты смородины, малины, под ними ульи пчел. А он в одной рубахе, с дымарем в руках бродит по огороду. И никого, только он один. Ни крика человека, ни лязга железа, ни рокота мотора. Только гудят пчелы, беззаботно хлопочут птицы, перебираясь по камням, картавит ручей. Сознавая, что такая жизнь невозможна, Овсов все же надеялся найти хотя бы часть ее на родине, в Лукашах, где стоял заколоченный отцовский дом.

«Заведу свое маленькое хозяйство. С женой буду помаленьку работать в колхозе… Мы уже в годах — теперь с нас много не спросишь», — думал Василий Ильич.

В деревне Марья Антоновна бывала давно — в первые годы замужества. Впечатления от этих поездок у ней остались невеселые: работают много, а живут плохо. Долгое время о колхозе она и слышать не хотела. Мужа называла комедиантом и решительно заявляла, что скорее станет дворником, чем колхозницей. Но муж был настойчив. Всю зиму он рисовал Марье Антоновне прелести сельской жизни. И она стала задумываться. Хотя она и продолжала возражать, но не так решительно.

«Нам можно жить и в колхозе… Василий выхлопочет пенсию. Заведем сад, огород, посадим яблонь, землянику будем разводить», — размышляла Овсова.

И колхозная жизнь теперь уже рисовалась ей вся в яблоках, пересыпанная сочной земляникой.

— Что ж нам не жить в деревне. Свой дом, сад, — хвастливо заявляла Овсова на кухне.

— Вот и хорошо. И нас не забудете, Марья Антоновна. Может, когда на дачку пригласите, — ехидно говорили соседки. Но когда Овсова уходила, злословили: — Пригласит она, дожидайся. У нее зимой снега не выпросишь.

Теперь Овсовой снились только земляничные сны. То она видит банки — и все с земляничным вареньем. Марья Антоновна считает их, сбивается, опять пересчитывает; неожиданно банки начинают двигаться, потом пропадают. То появляется блюдо с молоком, в котором плавает большая, похожая на грушу, земляника. Марья Антоновна хочет поймать ее ложкой, но ягоды исчезают, и она узнает красное курносое лицо соседки. Лицо, плавая, гримасничает, злорадно улыбается: «А-а, земляники захотела, Овсова».

Как-то Марья Антоновна увидела во сне огромную земляничную гору. Свет от нее был вокруг багровый, как от пожара. По горе вверх карабкался человек. Человек уже было дополз до середины горы, но оборвался и скатился вниз. Засыпанный земляникой, он долго барахтался и, наконец выбравшись, пошел к Марье Антоновне… Она узнала своего Василия! От сильного толчка в бок Марья Антоновна проснулась.

— Что ты стонешь каждую ночь? — проворчал Василий Ильич. Опомнившись, Марья Антоновна заплакала и стала умолять мужа не ехать в колхоз.

За перегородкой, затаив дыхание, их слушали дочка с зятем.

Таково было положение в семье Овсовых. Впрочем, жили они мирно, если не считать мелких ссор Марьи Антоновны с зятем, во время которых она заявляла, что скоро развяжет ему руки.

Наконец то, чего ждала и боялась Овсова, случилось. В тот день Василий Ильич явился с работы раньше обычного. Марья Антоновна перебирала в буфете посуду.

— Ну, Маша! С городом теперь покончено, расчет получил. Будем собираться. Сегодня напишу письмо соседу Матвею Кожину, чтоб встретил нас.

Марья Антоновна охнула. Стакан из ее рук выскользнул и упал на пол. Василий Ильич хотел крикнуть: «Раззява!» — но, подавив раздражение, усмехнулся.

— Хорошая примета, Марья, когда посуда бьется.

Марья Антоновна устало опустилась на стул.

— Ну полно тебе, — смущенно проговорил Василий Ильич и, подойдя к жене, погладил ее по голове.

— Да как же «полно»? Уже ехать. Скоро-то как. Дай хоть опомниться, — всхлипнула Марья Антоновна.

— Ничего, не горюй, Маша. Проживем. Теперь мы будем дома. А дома, говорят, и солома едома.

— Ох, не к добру, Василий. Чует мое сердце — не к добру.

— К добру или к худу, теперь ничего не изменишь.

Марья Антоновна вытерла лицо и, встав, сухо проговорила: