Читать книгу "Несокрушимые - Игорь Лощилов"

Участившиеся раздоры всё более омрачали отношения, и они неволей ускоряли шаг в надежде поскорее окончить совместное путешествие. Наконец достигли Борисоглебского монастыря. Настоятель принял их приветливо, хотя и не скрыл огорчения, когда узнал о цели прибытия. С Иринархом у него были непростые отношения. Отшельник в своих неистовых обличениях не щадил никого, в том числе и здешних иноков. «А сущей правды не ведает, ибо беспрерывно пребывает в своём затворе уже многие лета», — пожаловался настоятель. На самом деле его обиды имели более серьёзные основания. Люди, прослышавшие о праведнике, шли к нему толпами и большей частью все мимо обители, нанося прямой убыток монастырской казне, не говоря уж о том, что поношения старца не способствовали её славе. Посетовав на чудачества Иринарха, настоятель дал им в провожатые инока Алепия и отпустил с миром.

Алепий, пожилой монах в засаленной рясе на круглом животе, не выказывал охоты к разговору и на все расспросы Афанасия угрюмо отмалчивался. Лишь однажды, когда тот попытался вызнать, что следует принести Иринарху в дар, обронил: «Кнутом его одари, иного он не примет». Афанасий удивился и больше не делал попыток к разговору, а Макарий по-прежнему занимался своими делами и безостановочно гудел, подобно трудолюбивому шмелю. Достигнув старой ели, окружённой густым подлеском, Алепий остановился и ткнул палкой в сторону чуть приметной тропы:

— По ней идите, не заплутаете...

— Это ты, Алепий? — раздался вдруг из чащи глухой голос. — Почто сам в гости не желаешь? — Алепий сжался в комок и испуганно отвернулся. — Ты личину не прячь, всё равно знаю, как нынче утром неурочным мёдом брюхо сытил, тайком от братии.

Монах совсем сжался и оторопью бросился назад, а глухой голос пропел: «Не погуби души моей с грешниками и жизни моей с кровожадными, у которых в руках злодейство и которых правая рука полна мздоимства». Послухи удивились и двинулись по тропе. Вскоре она привела к маленькой, ничем не примечательной полянке, поросшей кустами жимолости. Где-то недалеко посвистывала иволга, ничто не выдавало присутствия человеческого жилья. Послухи недоумённо переглянулись, не зная, куда продолжить путь.

— Чего стоите олухами? Идите, коль пришли, — знакомый глухой голос исходил чуть ли не из-под их ног. Они затоптались, стали шарить по кустам и, наконец, обнаружили нечто вроде земляного лаза. По всему было видно, что им не пользовались, звериная нора выглядела бы по сравнению с ним по-настоящему обжитой, но голос исходил именно оттуда. Афанасий, чуть помедлив, стал протискиваться вовнутрь. За ним последовал Макарий, пение он прекратил, только тяжело сопел.

Короткий, расширяющийся внизу лаз перешёл в земляную келью. Стояла непроглядная темень, в нос шибануло устоявшимся духом отхожей ямы. Афанасий неволей поднял руку, чтобы перекреститься и услышал:

— Тута не на кого молиться. Была иконка, дак сгнила от сырости.

— Я тебе новую принёс, образ Сергия из Троицкой обители, — обрадовался Афанасий и стал снимать с плеч котомку.

— Не суетись, мне это не к чему. Святость, она в душе, а не на доске. Для мышей опять же не будет разгула.

Говоривший сделал движение, сопровождавшееся железным лязгом, и через открытую заслонку хлынул сверху зеленоватый свет. Афанасий начал с трудом разбираться в земельном сумраке. Келья представляла собой тесное пространство: три шага в длину, два в ширину — чуть побольше могилы; посреди стоял столб, поддерживающий земляной свод, к нему примыкала лежанка из хвороста, на ней сидело нечто волосатое, звероподобное. Серые космы спускались до самого пола, сплетаясь в один грязный пук, через него временами можно было уловить слабое мерцание глаз. Тело, едва прикрытое лохмотьями, было всё изъедено мошкарой и разными тварями, ни на минуту не прекращавшими своей трапезы. Отшельник их не прогонял, опасность исходила только от тяжёлых вериг, спускавшихся с шеи на грудь, при каждом движении они глухо звенели и бились о закаменевшую плоть. Его ноги были опутаны толстой цепью, конец которой обвивал столб в центре кельи, он приковался намертво, ибо, если поднатужиться и повалить столб, свод обрушится, и келья станет настоящей могилой. Афанасий не мог сдержать изумления:

— Откуда к тебе, отче, пришло такое, чтоб похорониться вживе?

Старец загремел железом и показал наверх:

— Оттуда и пришло. Я ведь смолоду навроде вас по земле бегал без разумения, хозяйство вёл, в богатеи хотел выйти, грешил и каялся, покудова не открылась мне первопричина всех наших бед. Знаешь её?

Афанасий помялся и неуверенно сказал:

— Верно, в том, что заповеди Божии не чтутся...

— Но кто-то толкает, чтоб не чтить, значит, не в том дело.

Тут Макарий высунулся из-за плеча Афанасия:

— Нету доброты в душе, всяк обидеть другого норовит.

— А почему нету? Молчите... Так я вам разобъясню. Всё дело в имении, кажен хочет иметь у себя более, чем у соседа. Отсюдова всё зло: воровство, душегубство, прелюбодейство, зависть. Опять спрошу: для чего же иметь? Отвечу: чтобы тело своё льготить. Вот и выходит, что тело наше есть источник всех бед, кладезь мерзостей, сосуд грехов...

Старец помолчал и продолжил:

— И стал я этот кладезь очищать, сначала от похоти и постыдных желаний, после от обычных. Не сразу они из него выходили, приходилось дубьём выколачивать, одначе выгнал почти всех. Таперя никаких желаний нету, а с ними и грехи ушли. Так-то...

— Сколь же времени на то тебе понадобилось? — спросил Афанасий.

— Ушёл в скит при Иоанне Лютом, трёх царей пережил и этого переживу.

— И всё безвылазно?

— Да нет, вылазил. Сначала по лесу шастал, псалмы горланил, один раз даже в Москву подался, чтоб царя насчёт ляхов упредить. Только зря суетился, с той поры и приковался цепью, чтоб более в соблазны не входить.

— Как же ты пропитание себе промышляешь?

— Никак, что Господь пошлёт, то и ладно. Попросишь, когда совсем невмоготу, назавтра добрый человек пожалует и хлебушек принесёт.

— Человеку в твой скит мудрено добраться.

— Я ж говорю: Господь направляет, ну а коли человека поблизости нет, он замену пришлёт: глядь, лягушонок припрыгнет, али червь приползёт.

Макарий подал неожиданный голос:

— Так ведь это грешно. Господь запретил есть ползающих, только тех разрешил брать в пищу, кто жуёт жвачку и имеет раздвоенные копыта.

Отшельник тут же в ответ:

— Тебя нынче в монастыре потчевали свиным окороком, верно? — Макарий ошеломлено подтвердил. — А ведь свинья жвачку не жуёт, тоже, выходит, грешил? — И немного помолчав, прибавил, обращаясь к Афанасию: — Он червя более человека жалеет, пусть уходит.

Афанасий не без злорадства потеснил товарища к выходу, хотя сам бы с удовольствием оказался на его месте. Подождал пока стихнет шум от выбирающегося наверх Макария и приступил к своему делу. Отшельник выслушал рассказ о сне Иоасафа и надолго застыл в неподвижности, его железы не издавали ни малейшего звука. Сколько прошло так времени, Афанасий не ведал, от зловония земляной кельи у него стали слезиться глаза, запершило в горле, он держался из последних сил. Вдруг загрохотало железо, Иринарх соскочил со своей лежанки, пал на колени и вскричал: