Читать книгу "Инженеры Сталина. Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг"

В данном исследовании рассматриваются главным образом четыре комплекса вопросов:

1). Если мы принимаем за отправную точку мысль о взаимодействии между понятиями, которые инженер составлял относительно окружающего мира, и данностями этого мира, то важно в первую очередь посмотреть, какие критерии предоставлялись в распоряжение инженера, какие популяризировались ценности и какое ему прививалось миропонимание. Способы интерпретации, предлагавшиеся в средствах массовой информации, речах партийных вождей, а также в кинофильмамх, романах и пьесах, играли существенную роль в формировании представления о мире и о самом себе у отдельных групп или индивидов. Поэтому для начала мы выясним, какой образ инженера пропагандировался в тот или иной период: какими характерными свойствами должен был обладать новый технический специалист, чем он отличался от предшественника, получившего образование при царской власти, в каких отношениях находился с зарубежными коллегами и какие изменения претерпел этот идеал? Интересны не только качества, приписывавшиеся ему в трудовой деятельности, но и его предполагаемая роль в семье, на досуге, в обществе. Мы покажем, что подобные образцы действительно выполняли функцию катализатора и оказывали достаточно сильное воздействие на соответствующий круг лиц. Что же заимствовали инженеры, сознательно или бессознательно, из официально пропагандируемого образца, делая собственным идеалом, какие представления и требования они отвергали, насколько глубоко усваивали идеальный портрет инженера?

Под идеологией и пропагандой здесь понимаются конкретные, распространявшиеся по самым различным каналам образы, которые соответствовали линии партии.

2). Культурная история получила доступ в сферу исследования сталинизма еще и потому, что от нее ожидают новых ответов на вечный вопрос: что заставляло отдельных людей и целые группы следовать за коммунистической партией и участвовать в строительстве СССР? Ревизионисты отвергли убеждение «тоталитаристов», будто их вынуждали к этому только террор и насилие. Фицпатрик, в частности, высказала мысль, что история не только делается «сверху», но и вдохновляется «снизу». Мотивом, побуждавшим молодых инженеров поддерживать новое государство, она назвала социальную мобильность — невероятный взлет бедных, необразованных рабочих, которые превращались в ученых и уважаемых инженеров, хозяйственных руководителей и сотрудников наркоматов. Вера Данхем, кроме того, сформулировала понятие «большая сделка»: партия обеспечивала благосостояние и комфорт и тем самым покупала себе лояльность и преданность. Это результаты работ социально-исторического характера, теперь же идет поиск ответов, опирающихся не только на основные человеческие потребности. Стивен Коткин одним из первых стал претендовать на то, чтобы описывать сталинизм как «набор ценностей, социальную идентичность, образ жизни», проливая, таким образом, новый свет на истоки поведения homo sovieticus. За попытку отдать роль движущей силы индивиду его резко критиковал Игал Халфин, объявивший понятие субъекта у Коткина «неисторичным» и «психологичным». Сам Халфин придерживается убеждения, что с определенного момента структурирующее и формирующее воздействие на мысли и дела многих советских граждан оказывала власть новых советских дискурсов. Он не задается вопросом о том, существовала ли вера помимо дискурсов, а рассматривает проблему мотивации на языковом уровне. Такой подход характерен и для Иохена Хелльбека, показывающего, что пропагандировавшийся образ нового человека мог заставить простых людей вроде рабочего Степана Поддубного все силы положить на то, чтобы уподобиться этому идеалу.

Автор данной работы также стремится осветить причины, побуждавшие инженеров к активной и пассивной поддержке государства. При этом ни один стереотип объяснения не исключается и не пользуется однозначным предпочтением заранее. Материальные преимущества принимаются во внимание в той же мере, что и менталитет и основные ценностные ориентации отдельных лиц, а также влияние языка и образов пропаганды. Исследование не ограничивается исключительно анализом дискурса, который уже не ставит вопрос об убеждениях людей, поскольку исходит из того, что означающему нельзя подчинять означаемое. Мы больше намерены оперировать такими категориями, как личная позиция и опыт. Но при рассмотрении этого вопроса речь идет отнюдь не только о сознательных действиях, а, скорее, о структурах и механизмах, помогавших привлечь инженеров на сторону нового государства. Кого из инженеров притягивали не столько идеология или материальные привилегии, сколько, например, авантюрный дух комсомола, приключения, которые тот обещал? Кто позволял интегрировать себя в партийную организацию, потому что ему нравилось пользоваться уважением и быть востребованным? Сколь многие, не в силах сопротивляться любви к технике, искали свой инженерный рай на великих стройках?

3). После формирования общего мировоззрения на передний план выходит развитие специфического советского инженерного этоса. Какое представление о себе вырабатывалось у этих техников, какие претензии предъявляли они к себе и качеству собственного труда, какое значение имела профессия в их жизни? Мы исследуем, как инженеры переживали свои рабочие будни, с какими проблемами сталкивались и как с ними справлялись. При этом нас прежде всего интересует новая культура техники, которую создавали эти мужчины и женщины, атрибуты, которыми они технику наделяли. Мы намерены хотя бы отчасти дать ответ на вопрос, не так давно поставленный Лореном Грэхемом: «Чему научил нас русский опыт в области науки и техники?» Он обрисовал, что происходит, когда технике и естественным наукам не предоставляют следовать собственным законам, а подчиняют их политическим идеям и привязывают к идеологии. Подобный опыт, частью героический, частью мучительный, описывается здесь с точки зрения инженеров.

Желая обнаружить специфически советское представление о технике, мы автоматически приходим к вопросу о старой инженерной культуре, погибшей вместе с интеллигенцией царского времени. Автор данной работы стремится найти ответы на вопросы о том, какие экономические концепции, отношение к труду и инженерный этос были характерны для инженеров, получивших образование до 1917 г., и считались опасными в глазах членов Политбюро, прежде всего Сталина, Кагановича и Молотова.

Наряду с отношением новых инженеров к искусству их предшественников необходимо рассмотреть их отношение к зарубежным образцам и консультантам: служили они примером для подражания или объектом презрения, вызывала иностранная техника восхищение или пробуждала зависть и высокомерие, стали ли иностранные стандарты надолго эталоном и точкой отсчета для советских инженеров?

4). Наконец, эта работа посвящена не только «новым красным инженерам», но и отпрыскам старой технической интеллигенции, которые, тем не менее, стали частью новой советской технической элиты. Параллельно с изображением пути, пройденного детьми рабочих, обрисовываются и этапы биографии тех, кто не обладал типичными, желательными для партии пролетарскими корнями, но все же находил свое место в новом обществе. Мы расскажем, кто из этих выходцев из мелкобуржуазной среды или детей корифеев инженерного дела, невзирая на «буржуазное» происхождение, вступил в коммунистическую партию, какие возможности для самоидентификации предлагало им государство и под действием каких сил инерции они, вопреки всем неприятностям, мирились с жизнью в Советском Союзе. В каких существенных пунктах отличалась их история от истории «красных инженеров», оказались ли они невосприимчивы к новым лозунгам и идеалам или тоже отчасти усвоили советский образ мыслей? Каким стратегиям интеграции и ассимиляции либо отмежевания и отказа они следовали?