Читать книгу "Центурионы Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI - Виталий Пенской"

Конечно, можно сказать, что примеры отца и сына князей Бельских непоказательны, и это утверждение будет справедливо на фоне сравнения их карьеры с карьерой князя М.И. Воротынского, которого князь А.М. Курбский характеризовал следующими словами: «Муж наилепший и наикрепчайший… в полкоустроениях зело искусный… много от младости своей храброствовал»34. За плечами Воротынского, назначенного в кампанию 1572 г. первым воеводой большого полка, было 30 лет непрерывной военной службы35. Начало его карьеры, согласно разрядным книгам, относится к 1543 г., когда он был назначен первым воеводой в пограничный Белев. Затем его ожидало наместничество в Калуге и «годование» воеводой в пограничном Васильгороде. Службу на «берегу» он переменял на командование полками, отправлявшимися раз за разом на Казань. Шаг за шагом он приближался к высотам военной иерархии, и вот в 1552 г. он был назначен вторым воеводой большого полка и вместе с Иваном IV ходил к Туле, когда под ее стенами появился Девлет-Гирей с войском (вот тут едва не состоялось первое «знакомство» воеводы с крымским «царем»). В знаменитом казанском походе 1552 г., завершившемся падением Казани и Казанского «царства», М.И. Воротынский был вторым воеводой большого полка и сыграл важную роль в ходе осады и штурма татарской столицы. Его боевые заслуги были отмечены новым назначением – по возвращении домой Воротынский впервые получил самостоятельное командование, будучи назначен первым воеводой большого полка трехполковой рати, возвращавшейся домой полем «коньми».

Казанское «взятье» выдвинуло воеводу, находившегося в самом расцвете сил (ему было тогда около 40 лет), в узкий круг высших военачальников Русского государства. Вся его последующая карьера проходила на «берегу» (за исключением периода с осени 1562 г. по 1565 г., когда князь находился в опале и в ссылке). На протяжении почти 20 лет князь попеременно, в зависимости от подбора воевод на командование полками в очередной кампании, был первым или вторым воеводой большого полка или же первым воеводой передового полка либо полка правой руки. Не вполне доверяя князю36, Иван Грозный тем не менее признавал за ним огромный опыт «польской» службы – вряд ли случайным было решение царя назначить именно Воротынского 1 января 1571 г. «ведати станицы и сторожи и всякие свои государевы полские службы»37. В трагические майские дни 1571 г. М.И. Воротынский, командуя передовым полком земской рати, единственный из всех воевод не только сумел сохранить боеспособность вверенных ему сил, но и «провожал» крымского царя от московского пепелища до самого Поля.

Можно привести и другие подобные примеры, однако, похоже, в случае Воротынского, как и во многих других, отсутствие нужного теоретического и порой практического опыта компенсировались в известной степени природной сметкой и талантом. А опыт приходил со временем, по мере возмужания воеводы. Но в таком случае возникает другой вопрос – кто же тогда был хранителем тех самых традиций, о которых говорил Михневич, кто был ядром войска, «дядькой» при молодых аристократах, постигавших на практике азы военного искусства? И здесь напрашивается предположение, что главная тяжесть войны ложилась на плечи среднего и низового командного звена русского войска. И снова одна весьма примечательная цитата. Имперский посланник С. Герберштейн, человек весьма осведомленный и наблюдательный, неоднократно бывавший в России при Василии III, характеризуя татарские военные обычаи, писал, что «когда им (татарам. – В. П.) приходится сражаться на открытой равнине, а враги находятся от них на расстоянии полета стрелы, то они вступают в бой не в строю, а изгибают войско и носятся по кругу, чтобы тем вернее и удобнее стрелять во врага. Среди таким образом (по кругу) наступающих и отступающих соблюдается удивительный порядок. Правда, для этого у них есть опытные в сих делах вожатые (ductores – такой латинский термин использовал Герберштейн. – В. П.), за которыми они следуют. Но если эти (вожатые) или падут от вражеских стрел, или вдруг от страха ошибутся в соблюдении строя, то всем войском овладевает такое замешательство, что они не в состоянии более вернуться к порядку и стрелять во врага»38.

В этой фразе обращает на себя внимание чрезвычайно важная роль татарских ductores’ов! Ведь выходит, что на поле боя именно татарские командиры низшего и среднего звеньев – главные организаторы победы, от их действий, от их умений и навыков вождения своих людей на поле боя зависит если не все, то очень и очень многое. Но недаром русская поговорка говорит, что с кем поведешься – от того и наберешься (или другой ее вариант – скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты). Во второй половине XV – начале XVI в. процессы «ориентализации» тактики, стратегии и обусловленного ими комплекса вооружения русского войска, в особенности поместной конницы, зашли настолько далеко, что, по большому счету, в глазах тех же иностранных наблюдателей между татарским и русским воином не было никакой существенной разницы. Следовательно, можно с уверенностью утверждать – то, что говорят о татарах, приложимо и к русским. И напрашивается вывод: главная тяжесть что «большой», что «малой» войны ложилась на плечи среднего и низового командного звена русского войска. Именно они, вторые и третьи полковые воеводы, головы сотенные и стрелецкие, казацкие и «у наряду», опытные ветераны и настоящие профессионалы, закаленные во множестве походов и схваток, неоднократно рисковавшие своей головой, находившиеся в самой гуще схватки, непосредственно руководили рядовыми бойцами и обеспечивали «большим» воеводам и возможность на практике усвоить военные премудрости и завоевать победу.

Эти «центурионы» Третьего Рима, подолгу командуя тактическими подразделениями стрельцов, казаков или детей боярских, регулярно вступали в боевое соприкосновение с неприятелем, причем на разных направлениях и на разных ТВД, накапливали огромный практический опыт ведения боевых действий разнообразного характера – здесь и набеги, и участие в «прямом деле», и осады, и пр. Да, они, в силу своего «худородства», как и настоящие римские центурионы, не могли рассчитывать (за очень, очень редким исключением) на воеводские должности (разве что наместником где-нибудь на далекой окраине, в захудалой небольшой крепостце или остроге или, в лучшем случае, могли стать одним из воевод «лехкой» или «плавной» рати, быть в которой для знатного московского аристократа было бы «невместно»). Но от них, как от татарских ductores’ов, во многом зависел на деле исход сражения и кампании в целом как суммы сражений и схваток. Еще раз подчеркнем – на наш взгляд, именно их опыт и выучка давали возможность таким людям, как И.Д. Бельский или М.И. Воротынский, не только на практике овладеть необходимым минимумом практических знаний, но и, в случае необходимости, исправить ситуацию.

И еще одно очень важное, на наш взгляд, обстоятельство. На него обратил внимание О.А. Курбатов, анализируя особенности тактики московской конницы «сотенной службы». Историк писал, что, «систематически избегая открытых сражений, московские воеводы не имели особых навыков командования крупными массами войск (в 10–20 тыс. чел. и более) на одном поле боя (выделено нами. – В. П.)…»39. Быстро проскакивая начальные и средние этапы военной карьеры, молодые воеводы из знатных семейств не успевали накопить необходимый опыт вождения войск, а стремление избежать «прямого дела» как отличительная черта московского военного искусства классического периода отнюдь не способствовало формированию у них четких навыков вождения тех самых крупных масс войск на поле боя. В известной степени недостаток этого опыта могло бы компенсировать наличие военной теории (подобной той, что была, к примеру, в Китае или в той же Византии), но ее, как было показано выше, в Московии XVI в. как отдельной отрасли знания еще не существовало. Редкие более или менее масштабные «прямые дела» также не способствовали формированию соответствующей практической традиции и опыта, который можно было бы перенять молодым аристократам. Оставалось уповать только на природные данные и сметку, а ими обладали далеко не все воеводы-аристократы. Вот и выходит, что в определенном смысле московские «большие воеводы» (образно говоря, «генералитет») в большей степени являлись военными администраторами, полководцами, но не военачальниками. И последний термин в его изначальном смысле был в намного большей степени приложим как раз к тогдашним «штаб– и обер-офицерам», тем самым сотенным и стрелецким головам и младшим воеводам (например, И.В. Шереметеву Меньшому или князю Д.И. Хворостинину), обладавшим не в пример большим практическим опытом ведения боевых действий, чем их скороспелые начальники. И в свете этого (если наше предположение верно) становится понятным, почему, к примеру, в ходе той же Баториевой войны 1579–1582 гг. русским воеводам лучше удавались действия небольшими отрядами (сотни и первые тысячи) набегового характера. Такого рода действия были понятнее и привычнее для командного состава царских ратей, нежели маневрирование крупными массами войск. Точно так же ясно, почему русским воеводам лучше удавались осады, чем большие полевые сражения, – здесь, в статичных условиях, не требовавших умения быстро и своевременно реагировать на изменения обстановки (а в конной схватке, скоротечной по определению, умение держать руку на пульсе схватки было одним из важнейших), и можно было без помех реализовать превосходство над противником в организации и технике.