Читать книгу "Королевство вандалов. Взлет и падение - Ганс-Иоахим Диснер"

Наши предыдущие размышления закономерно подводят нас к вопросу, обоснованно ли мы употребляем название «вандалы» и в особенности термин «вандализм». При этом мы приближаемся к общей оценке великого переселения народов. Современные исследования вопроса строятся главным образом на том основании, что то отрицательное значение, которое придавалось слову «вандалы», прежде всего с XVII и в XVIII в., указывая на враждебность к культуре и стремление к ее разрушению, является по меньшей мере сильным преувеличением. Рассмотрение истории понятий «вандал» и «вандализм» позволяет пролить свет на эту проблему. Некоторые писатели – современники великого переселения – считают вандалов, так же как и других варваров, жестокими разрушителями. К этому вердикту присоединились и средневековые писатели. Однако отрицательная оценка слова «вандал» является следствием прежде всего «свободного» литературного творчества писателей эпохи Просвещения. Так, в негативном смысле употреблял слово «вандал» Вольтер, следуя английским образцам [7]. С другой стороны, в 1794 г. епископ Григорий Блуаский использовал термин «вандализм» (совсем в другой общественной сфере) для критики известных проявлений Французской революции [8]. В один миг это слово (вместе с его производными) произвело фурор и проникло в основные культурные языки, например английский, немецкий, итальянский, испанский и португальский. Даже классики, такие, как, например, Шиллер, быстро восприняли новый термин [9]. В то время как названия других племен, участвовавших в переселении народов, например бургундов или франков, либо совсем не получили отрицательного развития, либо, как готы и гунны, лишь до определенной степени служили для обозначения варварства и бескультурья, то участь вандалов оказалась менее счастливой. Естественно, причины столь негативного отношения следует искать и в источниках того времени. В принципе, можно пойти еще дальше, приняв во внимание более древнюю греческую этнографию (достигнувшую своих вершин во времена Геродота и в его работах). Однако при ограниченности ее географических и духовных горизонтов она не в состоянии сказать что-либо о далеких и малоизвестных народах. Эти упоминания в целом были скудными, неточными и часто также негативными, так как за неимением надежных источников в ходу нередко были выдумки, искаженные рассказы о путешествиях или ошибки переводчиков. Стереотипные представления той древней этнографии, зачастую путавшие одни народы с другими и исходившие к тому же из сомнительного положения о культурном и духовном превосходстве греко-римского мира, нередко сохранялись вплоть до поздней античности и Средневековья (поскольку из литературных соображений писатели большей частью заимствовали оригиналы известных предшественников) и особенно сказывались при характеристике враждебных варварских племен [10].

Помимо политической вражды, как раз в эпоху переселения народов часто становится актуальным еще и вопрос о религиозном соперничестве (ортодоксальных писателей с арианами или даже с язычниками-варварами). Кроме того, по-прежнему сохранялась антипатия образованных римлян по отношению к невежественным и культурно враждебным не-римлянам. Таким образом, на основании «принципиальной» вражды между «римлянами» и «варварами» в V в. сформировался устрашающий образ вандалов и других варваров. В нем дикость, жестокость и бесчеловечность сочетались с вероломством и даже трусостью. Лишь изредка встречаются указания на такие положительные черты, как целомудрие [11], справедливость и стойкость. Несомненно, благодаря упоминанию о некоторых положительных качествах (а также разнице в местах рождения писателей) этнографический образ варварских племен получает определенную многоплановость и многоцветность. Повсюду можно заметить, что оценка индивидуальных черт варварских племен не следует единственной схеме, и к последней обращаются писатели, возлагающие долю ответственности за падение империи на ее правительство и население. В целом же, конечно, переселение народов и стоявшие за ним племенные союзы получали резко отрицательную характеристику и оценку. Авторитетные писатели и духовные лица того времени, выражавшие, по существу, общественное мнение, такие как Иероним, Августин, Орозий, Ориентий или Проспер Тиро и многие другие, доказывают жестокость вандалов и других варваров даже на примере отдельных событий. Они упоминают самые разные формы насилия, такие как разбой и грабежи, порабощение и убийство, рисуя впечатляющую картину бедствий покоренного населения. О злодействах вандалов на самый разный лад рассказывают современные хроники, донесения, переписка, литературные произведения и даже имперское законодательство [12]. Однако во всех литературных жанрах необходимо принимать во внимание преувеличение, которое, в зависимости от ситуации, объясняется либо риторическими приемами, либо праведным гневом, либо даже политической пропагандой. Следует упомянуть еще одну точку зрения, на которой особенно настаивает французский исследователь Кр. Куртуа :[13] мы почти ничего не знаем о более точных причинах и обстоятельствах варварской «жестокости». Несомненно, часто она вызывалась или усиливалась упорным сопротивлением и нагнетанием страха со стороны влиятельных кругов, прежде всего аристократии и духовенства, и соответствовала военному и международному праву того времени [14]. В этой связи также можно было бы указать на «негуманность» римского правосудия. Кроме того, классовые противоречия внутри пирамиды римского общества давали варварам возможность одерживать верх. Они настраивали один слой населения против другого, в частности, обращались с высокопоставленными людьми как с военнопленными или рабами, хотя часто справедливость требовала по крайней мере равного отношения [15]. Во всяком случае ни племена, участвовавшие в великом переселении в целом, ни вандалы в частности не заслуживают того жесткого приговора, который заложен в термине «вандализм». Несомненно, ведение войны на более поздних стадиях исторического развития, которые действительно можно было бы охарактеризовать как империалистические, зачастую было более жестоким. При этом даже необязательно обращать свой взор в самое далекое прошлое, а можно указать на нашествие монголов в Средние века. Естественно, мы не пойдем настолько далеко, чтобы обсуждать «патриархальные» методы ведения войны у племен, участвовавших в переселении народов. Однако следует подчеркнуть, что и для них война была всего лишь «ultima ratio» (последним доводом), которой они, хотя и с неохотой, подчинялись по причине своей слабости в других отношениях. Сравнительно мелкие племена, такие как бургунды, свевы или даже вандалы, в особенности старались добиваться своих целей по возможности без использования военных средств или же стремились к скорейшему восстановлению мира. Более беспристрастные авторы засвидетельствовали эту часто повторяющуюся ситуацию и даже с похвалой отозвались об этом [16]. Этим авторам также был небезызвестен тот факт, что переход власти от римлян к германцам часто положительно сказывался на положении некоторых групп населения империи, прежде всего более бедных слоев [17]. Отсюда был уже один шаг до взвешенной, даже апологетической оценки великого переселения и его участников. Сначала его совершали лишь изредка (а потом главным образом с моральной и богословской точки зрения) такие писатели, как Сальвиан из Массилии, Проспер Тиро или Кассиодор. Когда эти писатели с оптимизмом, который кажется нам порой неприемлемым, отмечали нравственно-религиозные качества варваров и ожидали от них обновления умирающего римского мира («mundus senescens»), поскольку те очень хорошо адаптировались, то они очень сильно ошибались в своих оценках предполагаемого развития истории. И все же они заранее лишили более глубокого основания легенду о «вандализме» племен, участвовавших в великом переселении, которая тогда только зарождалась, но продолжает существовать и по сей день [18].