Читать книгу "Гортензия - Жак Экспер"

Как обычно, мы должны были встретить этот день вдвоем, только вдвоем. Да и кто был нам нужен, чтобы почувствовать себя счастливыми, испив каждую капельку этого чудесного дня?

Никто.

Конечно, и на этот раз я собиралась одарить ее, как фея. Подарки заготовлены были давно: иллюстрированные альбомы, выбранные среди изданий «Школы досуга»[4], милая цветастая блузочка и нарядный розовый ободок, который так подошел бы к вьющимся белокурым волосам моей уже кокетливой крошки. Но главный подарок был куплен вчера. Прежде чем забрать дочку из яслей, я зашла в магазин и приобрела для нее новую куклу, «гавайскую принцессу», – уже пятую по счету Барби, которой было суждено присоединиться к остальным, выстроившимся на полке над ее кроваткой. Каждый день перед сном мы вместе выбирали одну из них, счастливицу, которой предстояло провести ночь с ее хозяйкой и плюшевым медвежонком.

Помню, что вначале я засомневалась, а стоило ли ее покупать? Истинная дочь своих родителей- учителей, передавших мне левацкие убеждения, смела ли я заражать мою девочку пагубным духом приобретательства? Но в итоге я сдалась, это я-то, без конца твердившая, что на свете полно других кукол, помимо Барби! В попытке отвратить от них дочку я показывала ей замечательных резиновых голышей, деревянные игрушки, пазлы – все, что, на мой взгляд, больше подходило для ее возраста. Но в Гортензии уже проявлялся характер. Малышке было чуть больше года, но она уже бойко щебетала, была такой веселой… Ее глаза загорались каждый раз, когда она видела Барби в витринах магазинов игрушек, и у меня не хватало мужества ей отказать. Вот, представьте, какой я была мамашей: в один прекрасный день я купила ей сразу двух Барби! Просто из удовольствия доставить радость.

Совсем как моей дочке, мне очень хотелось, когда я была маленькой, заполучить одну из этих невероятно прекрасных куколок-моделей. Но родители оставались непреклонными. «Только не это американское дерьмо», – прозвучал приговор отца. И в детстве я так и не стала обладательницей Барби. Может, потому я и решила наверстать упущенное вместе с моей Гортензией. Вспомнилось, какой это был восторг, когда она обнаружила на своей кроватке Барби-принцессу. Она все повторяла: «Спасибо, милая мама!» и еще – «Я тебя люблю, люблю, люблю», пока вынимала ее из коробки.

За два месяца я распланировала наш праздник по минутам и даже взяла один день в счет отпуска. Подарки Гортензия увидит утром, как только проснется. Малышка откроет их один за другим, закончив Барби. Потом она захочет поиграть с новой куклой, ее одеждой и кабриолетом, входившими в комплект. Затем мы отправимся в «Макдоналдс» на бульваре, а когда вернемся, задуем три свечки на превосходном воздушном торте с клубникой. А в час послеобеденного отдыха я почитаю дочке одну из подаренных книжек, чтобы ей лучше спалось.

Стрелки на больших кухонных часах приближались к десяти вечера. Отлично помню, как я снова проверила по почтовому календарю[5] число дней, отделявших нас от торжества. На этот раз мои подсчеты были предельно точны: ровно пятьдесят семь дней и три часа.

К несчастью, всему этому не суждено было сбыться… И купленная заранее «гавайская» Барби так и осталась в коробке. И по сей день, двадцать два года спустя, она по-прежнему там. Коробку я не открыла.

Прежде чем снова взяться за книгу («Утраченные иллюзии» Бальзака, можно ли забыть?), я пошла проверить, уснула ли дочка. Во сне она взяла в ротик лапу медвежонка, выбрав ему в пару, перед тем как лечь, Барби-наездницу. Погладив белокурые волосы и поцеловав ее в щечку, я уже собиралась выйти, тихонько притворив за собой дверь, но тут взгляд мой опять, как это случалось почти каждый вечер, задержался на вставленной в рамку вышивке, висевшей над кроваткой, – выполненный крестиком орнамент из букв, образующих ее прелестное имя. Я собственноручно вышила его ко дню рождения дочери, когда ей исполнился год, потратив на это больше месяца.

Когда я, успокоенная и умиротворенная, вернулась к книге, раздался короткий стук во входную дверь. Обув тапочки и поправив халат, я пошла открывать.

До сих пор не могу понять, как я могла совершить такую ошибку? Роковую ошибку. Почему не посмотрела в глазок, не спросила, кто бы это мог быть в столь поздний час?

Прими я эти простые меры предосторожности, ничего бы не случилось. Я велела бы ему убраться прочь, пригрозила, что вызову полицию, и, возможно, он бы не осмелился. Но я открыла – непростительно, бездумно, и дальше все произошло так быстро, что я уже ничего не могла сделать.

На лестничной площадке стояла кромешная тьма. Когда я его увидела в проеме двери, было уже слишком поздно. Я хотела захлопнуть дверь, но он оттолкнул меня с такой силой, что рамка с фотографией Гортензии, висевшая в прихожей, упала на пол, больно оцарапав мне ногу. Пока я боролась, пытаясь не пустить его в квартиру, я поскользнулась и упала, так что осколки вонзились мне в икру и стопу правой ноги.

В больницу – с момента нападения прошло довольно много времени – я попала в почти невменяемом состоянии. Мне сделали укол, наверное, что-то успокоительное. Не разрешив, чтобы мне зашили раны на ноге, я хотела их оставить открытыми – пусть болят так же нестерпимо, как моя душа, пусть будут свидетельством его чудовищной жестокости! И теперь, двадцать два года спустя, эти стигматы еще различимы. Со временем я перестала их замечать, но часто машинально поглаживала пальцем эти небольшие вздутия омертвевшей плоти.

Пробивая себе путь в прихожей, он с такой силой меня толкнул, что я ударилась головой о стену. На какое-то время я потеряла сознание, а когда пришла в себя – не знаю, сколько минут или часов прошло с тех пор, – я увидела его прямо перед собой. Нет, не его я увидела первым: прежде я увидела спящую дочурку, которую этот негодяй прижимал к груди. Она спокойно посасывала лапку плюшевого медвежонка; глаза дочери были закрыты, словно происходящее никак ее не касалось.

Я сразу поняла, что он собирался сделать. Захотела крикнуть, но во рту мгновенно оказался кляп. Рванулась, чтобы встать, но почувствовала, что не могу двинуться, примотанная к стулу широкой клейкой лентой. Он издевался надо мной, видя мои тщетные попытки освободиться, и с лица его не сходила улыбка удовлетворения. Потом он проговорил, играя золотистыми локонами Гортензии:

– Смотри на нее, смотри! Сейчас мы исчезнем, и ты больше никогда не увидишь свою дочь. Она даже не будет знать о твоем существовании. Не бойся, я не собираюсь умирать вместе с ней. Напротив, мы будем жить. Ведь Гортензия – и моя дочь тоже. Тебе хотелось иметь ребенка лишь для себя, вычеркнуть меня из ее жизни. Но отныне в жизни Гортензии не будет тебя. Мы уйдем, и ты никогда нас не найдешь, никогда!

Он вышел со спящей Гортензией на руках. В мою память навсегда врезался тихий звук закрывшейся за ними двери.