Читать книгу "Черный кандидат - Пол Бейти"

Фарик был самым крутым из множества крутых инвалидов Восточного Гарлема. Он был одет, как гетто-щеголь, функционально и физически полноценный ассимиляционист. Фарик давно уже не носил велосипедный шлем, несмотря на роднички, оставленные не до конца сросшимися костями черепа. Козырек укрепленной стеклопластиком бейсболки прикрывал шрамы от операции над левым глазом. Мешковатые вельветовые штаны скрывали ортопедические скобы на ногах.

На его скрюченных стопах красовалась пара дорогих кроссовок, хотя Фарик в жизни не пробежал ни шага. Во рту сверкала целая ювелирная экспозиция: на передних резцах, верхних и нижних, в шахматном порядке сидели золотые и серебряные фиксы. Два передних зуба украсили портреты черного короля и королевы с микроскопическими надписями «Фарик» и «Надин».

– Погляди на этих гандил без гроша в кармане. Кто позаботится об их семьях? – сказал Фарик, указывая костылем с резиновой пяткой на кровавую сцену. – Поэтому я, как ублюдок чуть более дальновидный, завел личный пенсионный счет, вложился в краткосрочные вексели казначейства, инвестировал в пакет долгосрочных корпоративных бондов и высокорисковые зарубежные акции. Бля, на дворе двадцать первый век, портфель надо диверсифицировать – никогда не знаешь, когда придет тот самый черный день. А этому гандиле, судя по всему, свет вырубили капитально.

Уинстон и Фарик познакомились еще в те стародавние времена, когда проезд в метро стоил семьдесят пять центов. Фарик оказался предприимчивым комбинатором, а Уинстон в его махинациях выступал как живая сила. Началось все еще в пятом классе, с операции по воровству собак, настолько масштабной, что под вольеры были задействованы все голубятни на крышах домов вдоль 109-й стрит, от Парк-авеню до Второй авеню.

Замысел состоял в том, чтобы болтаться по паркам и улицам Манхэттена и свистом, а также добросердечным «Сюда, дружок!» и кусками копченой говяжьей колбасы заманивать в кусты собак без поводков. Несчастным скулящим существам, привязанным к парковочным счетчикам, пока их хозяева чесали языки за чашкой капучино, свободу даровали садовые ножницы. Потом парни ждали объявления о пропаже собаки и являлись за наградой.

– Да, мадам, ваша собака разгуливала по улицам Гарлема. Какие-то нарколыги запихнули ей в пасть яблоко и пытались насадить на вертел, говорили о «фирменном хот-доге». Но мы подоспели, спасли и привели к вам. Достаточно ли пятидесяти долларов? Если честно, нет.

Уинстон подскочил к Фарику и обхватил его пухлой рукой, по-дружески придушив. Фарик аж глаза выпучил от боли.

– Э, Борз, что за хуйня! Уж ты-то должен понимать?

– Прости, чувак, я просто рад, что ты жив и все такое. Все никак не запомню, что тебя накрыло – рахит или расщепление позвоночника?

– И то и другое, придурок. Но сейчас у меня просто тело болит от лежания в ванне. Я, как услышал первый выстрел, подобрал штаны, завалился в ванну и задернул занавеску. Слава богу, этим ниггерам не захотелось по-маленькому.

– Нам надо выбираться. В любую минуту могут завалиться менты.

– Слушай, если копы до сих пор не прискакали, то и не собираются.

– Ну, мало ли, вдруг те ковбои с пушками решат вернуться и меня прикончить – зачем им оставлять свидетелей?

– Да ладно, они уже поржали, пока ты лежал в отрубе, когда пришили этих клоунов. Вряд ли они опасаются, что обморочный жирдяй встанет на тропу мести. Я вообще думал, что мне придется тебя водой очухивать. Влепить пару пощечин, в духе Джеймса Кэгни.

– Я не упал в обморок, я, как опоссум, типа притворился.

– Ну да, щаз. Давай, делаем ноги.

– А ты чего, уже типа вождь?

– Пшолнах, Тонто. Нно, Сильвер, вперед, ниггер.

– Робин.

– Бэтгерл.

– Эл Каулингс.

– Это уже ниже пояса.

Они вышли из квартиры, прикрывая бравадой свой страх. В коридорах, обычно полных детей и телевизионных воплей, было тихо. Беженцы забились в свои урбанистически-реновационные берлоги в ожидании ухода оккупационных войск. Маленькая девочка с бубенчиком на шее выглянула в коридор, показала Уинстону и Фарику язык, и ее тут же втянули обратно, даже колокольчик не успел звякнуть. Лифты в здании никогда не работали, поэтому Уинстон нес Фарика на руках все двенадцать этажей. Он осторожно поставил друга на ноги у видавших виды почтовых ящиков и, поправив ему воротник рубашки, щелкнул пальцами:

– Побудь здесь. Я вспомнил, почему не могу уйти, – кое-что забыл. Сейчас вернусь.

И, прежде чем Фарик успел пикнуть: «Не, чувак, не оставляй меня тут», Уинстон уже бежал по лестнице, перескакивая через две-три ступеньки.

В одиночестве Фарику было тревожно, но его обрадовало, что к Уинстону вернулась знаменитая прыть. А то мямлит чего-то, корчит из себя комика. Сам с собой говорит. Не, я знаю, что парень не любит Бруклин, но, блядь, обморок? Что, в первый раз на него пушку наставляли? Обычно Борзый орал: «Ну, стреляй, мудило!» Упасть в обморок перед лицом неминуемой смерти хорошо одним: не приходится умолять о пощаде. А вот это уже старый добрый Борзый, который бежит по ступенькам, словно большой аляскинский гризли.

Фарик улыбнулся, вспоминая, как во время долгих летних игр только самые быстрые дети Восточной 109-й стрит умудрялись убежать от Борзого, чтобы он не осалил их своей уже тогда тяжелой лапой. У Фарика сразу заныли ноги. Он вспомнил, как волочил их, обутые в тяжелые ортопедические ботинки, пытаясь бежать по потрескавшемуся бетону тротуаров. Однажды Фарик водил все лето: не в силах никого догнать, ковылял за вопящими толпами детей на костылях, ощущая себя местным прокаженным. В первый день нового учебного года – они пошли в пятый класс – Фарику ничего не оставалось, кроме как в полседьмого утра позвонить в дверь Шарифа Мидлтона и осалить несчастного костылем в пузо, не дав ему толком продрать глаза. Борзый, братан, где ты?

Уинстон вошел в квартиру, переступил через труп и взял из холодильника коричневый бумажный пакет. Запустив руку внутрь, Уинстон вынул из него холодный, размокший сэндвич с ветчиной и сыром в полиэтиленовом кульке. Сэндвич умял в один присест, а кулек вывернул наизнанку, подошел к аквариуму и вытряхнул в воду крошки. Рыбка поднялась к поверхности, и Уинстон быстрым движением подцепил ее ладонью, едва замочив пальцы. Уже набрав воды и завязывая пакет, Уинстон услышал звон. В углу гостиной скорчилась девочка из коридора. В подоле у нее лежало три пухлых бумажника, какие-то украшения и пистолет Деметриуса – «рейвен» двадцать второго калибра. Уинстон рассвирепел.

– Ты ж мелкая стерва, тела еще не остыли, а ты уже по карманам шаришь!

– Что упало, то пропало.

– Черт, все такие крутые, мама дорогая! Давай сюда пушку.

Девочка насупилась и еще сильнее вжалась в угол, высунув язык. Уинстон подошел к ней, забрал оружие, взял за локоть и поднял на ноги.

– Брысь домой.

Девочка поскакала по коридору к своей квартире, открылась дверь, и тощая рука втянула ее внутрь за подол платья. Дверь тут же захлопнулась. Уинстон подождал, пока щелкнет замок, запихнул пистолет за пояс, осторожно опустил кулек с рыбкой в бумажный пакет и вышел на лестницу.