Читать книгу "Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима - Виктор Дэвис Хэнсон"

На самом деле нет ровным счетом ничего нового в различных способах, какими могучие империи устанавливают мир между различными народами на своей территории и вообще усмиряют подданных. Сьюзен Маттерн в седьмой главе анализирует методы, которые применял Рим для сохранения своей мультикультурной империи, и способы, какими римляне подавляли многочисленные восстания, вспышки терроризма и националистические мятежи. Почему подобные события относительно редки в полутысячелетней истории империи? почему они обычно затихали, почему римляне не полагались исключительно на превосходство своей армии и ее умение расправляться с повстанцами? Не менее важно наличие разнообразнейших (и коварнейших) механизмов завоевания «сердец и умов», которыми римляне пользовались без зазрения совести на покоренных территориях. Щедрая материальная помощь, дарование гражданства, римская система образования, единый свод законов, равно применяемых к своим и чужим, интеграция и ассимиляция чужаков в римской культуре – все это убеждало большинство народов и племен, что они больше выиграют от присоединения к империи, чем от сопротивления Риму.

Терроризм, мятежи, этнические или религиозные бунты – частые явления в жизни современного национального государства. Традиционные силовые структуры, разумеется, плохо подготовлены к боевым действиям на пересеченной местности или к подавлению активности незаконных формирований, которым симпатизирует население. Впрочем, зачастую и мятежники мало что могут и умеют. В восьмой главе Барри Стросс анализирует восстания рабов в древности, особенно – широко известное восстание Спартака против римлян, и убедительно доказывает, что те, кто поднимает бунт, могут столкнуться с серьезнейшими препятствиями еще до столкновения с государственной властью. Если цели восставших простираются дальше террора и беспорядков и предусматривают массовый переход по равнинной местности, привлечение к восстанию населения или даже отчуждение больших и обустроенных территорий, – в какой-то момент придется отказываться от партизанской тактики и вступать в полноценное сражение с регулярной армией. Несмотря на романтический ореол, окружающий Спартака, его восставшие рабы не могли ничего противопоставить превосходной логистике, дисциплине и выучке римских легионов. Призыв к массовому освобождению рабов не был услышан итальянцами, оказался не в состоянии конкурировать с очевидными благами римского управления. Мы живем в эпоху жестокого террора и мятежей, но слишком часто забываем, что военное превосходство по-прежнему остается за национальным государством, особенно когда дело касается войны на его собственной территории.

Западные демократии и республики настороженно относятся к пресловутой фигуре человека на коне. Почему бы и нет, собственно учитывая прецеденты: что сделали для общества такие знаменитые всадники, как Александр Великий, Юлий Цезарь и Наполеон? Адриан Голдсуорти в девятой главе подробно описывает, как выскочка Цезарь, покорив Галлию, перехитрил и одурачил своих гораздо более опытных и искушенных в римской политике конкурентов. Голдсуорти подчеркивает, что использование вооруженных сил за рубежом неизбежно оборачивается политическими последствиями дома и может оказаться опасным для республиканского общества, мобилизовавшего превосходную армию, ничуть не менее, чем для врага, против которого ее мобилизовали. Всякий раз, когда граждане приписывают победу в войне за рубежом гению единственного харизматического лидера, даже в конституционных государствах существует вероятность кризиса – если этот лидер решит перевести свою популярность в политический капитал.

Римская империя – ее возникновение и устойчивость на фоне внешней угрозы и внутренних восстаний, а также ее полководцы – часто выступает олицетворением тысячелетия стратегического мышления, которое рассматривается в данном сборнике. Почему, с военной точки зрения, Рим все-таки пал в конце V века? Большинство исследователей спорят, следовало ли придерживаться пассивной обороны границ или требовалось нападать самим; бесконечно обсуждается, можно ли назвать позднюю римскую политику мудрой. Питер Хизер в десятой главе отмечает, что силы Римской империи, которые, как мы полагаем, отсиживались за стенами фортов и крепостей, на самом деле, как явствует из записей тех лет, предпринимали пограничные рейды, чтобы предотвратить потенциальные вторжения. Хизер также напоминает, что так называемые варвары у границ Рима в последние годы империи сделались утонченнее, сплоченнее и переняли многие способы из тех, какими римские когорты обеспечивали себе победу на поле боя. В результате, мы узнаем не только о сложной римской системе охраны границы, но и о том, насколько сильнее в действительности были враги Рима. Если кратко, сложные военные механизмы не всегда удается точно откалибровать в соответствии с собственными культурными нормами; западные страны могут проиграть как из-за хитроумия врагов, так и из-за собственных ошибок и собственного упадка.

Как и историки древности, авторы сборника явно обеспокоены тем, сколь малому творцы современной стратегии и военного планирования учатся у классического прошлого, сколь решительно игнорируют его уроки. Тем не менее, в духе предыдущих антологий, мы избегаем давать идеологические характеристики современной политике.

Груз прошлого

С древности до наших дней дошли лишь некоторые формальные стратегические доктрины. Ни один античный колледж и никакой коллектив военных историков не составили теоретического курса о правильном использовании военной силы для реализации политических целей. Да, существуют тактические руководства об обороне городов, о правильных действиях командира конницы, о построении и применении в бою македонской фаланги и римского легиона, – но нет работ, посвященных различным способам, какими национальное государство может добиваться стратегических целей. Великие полководцы не оставили мемуаров, излагающих стратегические доктрины или военные теории в сжатом виде.

Не сам Перикл, а историк Фукидид рассказывает о стратегическом мышлении Перикла. Мы узнаем о превентивном вторжении Эпаминонда в Пелопоннес со слов других, а не из его собственных воспоминаний или воспоминаний его близких соратников. Да, Цезарь оставил собственноручные комментарии о завоевании большей части Западной Европы, но не потрудился объяснить, какие выгоды это принесло Риму, какими сопровождалось расходами, какие проблемы сулила аннексия. Древние историки прославляли поход Александра в Персию и тщательно фиксировали трудности, которыми обернулась оккупация. Тем не менее мы ни разу не слышим слов самого Александра или его ближайших помощников. Мы в целом неплохо представляем – не благодаря запискам древнегреческих полководцев, а классическим сочинениям историков, древним надписям и археологическим находкам, – каким образом греки и римляне подавляли мятежи, брали штурмом города и охраняли границы. Другими словами, в отличие от творцов современной стратегии, творцы стратегии античной были не абстрактными мыслителями, вроде Макиавелли, Клаузевица или Дельбрюка, и даже не военачальниками, которые писали о том, что сделали и хотели бы сделать, как, например, Наполеон или Шлиффен.

Итог выглядит двояким. С одной стороны, стратегия в древнем мире чаще проявлялась неявно, чем выражалась открыто. Классическому военному историку гораздо труднее восстановить стратегическое мышление прошлого, чем его современным коллегам; плюс, его выводы гораздо чаще подвергают сомнению и оспаривают.