Читать книгу "Билет до Луны - Светлана Лабузнова"

Серега, однако, под взглядом Ларисы Ивановны не растерялся. Он нарушил устав бытия лишь в одном пункте — отсутствовал некоторое время в детском доме.

— Я цветы поливал. — Акимов кивнул на ближайшую клумбу, отвечая на вопрос об уместности ведра на утренней пробежке.

Ночью прошел дождь, но Аким не задумывался о таких причинно-следственных связях, как клумба — дождь — ведро. За каждой группой закрепили по клумбе. На нашей иногда цветочно-садовое усердие проявляли воспитатели. Девчоночьи же оставались цветущими до глубокой осени. Цветы на них, как и сами девчонки, отличались непохожестью и пестротой. Наша клумба была наполовину затоптана. В дальнем углу некогда квадратного цветника выживали только желто-оранжевые ноготки. И кто придумал сделать клумбу по соседству с футбольным полем?! «Поле» — это понятие условное. Небольшой участок в углу территории с дугой ворот, с остатками сетки, напоминавшими кусочки порванной паутины. Трава там никогда не росла. Даже если какие-то настойчивые травинки и пытались посмотреть, как выглядит солнце, наши ноги в стоптанной обуви вгоняли их обратно к корням.

— Марш в группу! И через дверь иди, поливальщик.

Лариска заново закуривает спрятанную от острых Акимовых глаз сигарету. «Подстричь бы его надо. Челка в глаза уже лезет или он намеренно отпускает ее? А что, волосы скрывают взгляд… И не поймешь, что он там себе думает. А что думает? Скрытный человек. Прямо «вещь в себе». Сейчас ходит машины мыть. К кровати его не привяжешь и в изолятор жить не отправишь. Мы хоть и закрытое учреждение, но дети вон ходят спокойно по району днем. А этот еще и ночью. Хорошо, что один такой. Дойдет наверх — настучат по голове. Им лишь бы мораль читать. Как за границу на экскурсию детей сопровождать, так они сами, а как воспитывать их, так „плохо работаете". Детей им в командировку отбери поспокойней, чтобы проблем не было. Ну съездили ребята — и что? А их вон подстричь некому. Шампунь водой приходится разбавлять, и неясно — то ли просто мутная вода, то ли мыльная. Пэтэушники-парикмахеры придут практиковаться только осенью. Ладно, сама ему челку отрежу. И так косит своими зелеными глазами». Закончив внутренний монолог, Лариса Ивановна бросила докуренную до фильтра сигарету в урну и пошла к входной двери.

Ночная смена сдавала пост: «Все нормально. Акимов опять отсутствовал. Как ни карауль его — уходит, шельмец! И окна наглухо не забьешь — не положено».

Сережка Акимов пошел в нашу третью группу, гремя серым оцинкованным ведром с красной надписью на боку: «3-я гр. КОР». Из этого ведра положено было мыть коридор группы. Уборка в детдоме возводилась в культ. То ли воспитатели искренне полагали, что эта трудотерапия с тряпками и швабрами, похожими на перевернутые буквы «Т» (что, видимо, символично), спасет нас от проблем, то ли так уж боялись проверок на чистоту, но, скорее всего, это был просто способ занять наше время и заодно частично высвободить свое. Нянечки у нас долго не задерживались, и полы мы мыли сами.

— Барышкин, мой чище! Смотри, мусор везде валяется. Если оштрафует санэпидемстанция, плохо будет и нам, и вам. И вечером обувь поставьте проветривать на подоконник. Это ж прямо газовая камера, а не комната!

— А мне по фигу, — меланхолично отзывается Сашка Барышкин, продолжая лениво возить шваброй по полу, оставляя за собой мокрые полосы, гоняя туда-сюда кусочки серой, давно засохшей и потому неразмокающей грязи, занесенной на чьих-то ботинках.

Обычные утренние и вечерние диалоги. Но грозные сэсовцы не приезжали ни во время эпидемии гриппа, ни в случае с торжеством чесотки. В то бабье лето уже никто не пытался выяснить, откуда и кто притащил эту казнь египетскую на наши муки. От несносного запаха серной мази спасались прогулками во дворе и постоянным проветриванием. Пахли все: и персонал, и дети.

Учителя смотрели на нас с подозрением, морща нос от нашего амбре. Но мы глушили аромат мази дезодорантами. Дезодоранты купил завхоз, и еще кое-что принесли воспитатели. В школе интересовались, отчего это так мы благоухаем. Но так как к нам все были уже привыкшие, то со временем перестали задавать вопросы. Приставать с расспросами о пропавших тетрадках, вечно забытых ручках, отсутствующей сменной обуви учителя давно прекратили, поняв, что нет смысла выяснять, где все эти вещи. Мы частенько валили все на плохое финансирование. И в этом проявлялось редкое единодушие воспитанников и воспитателей. Отличники среди наших встречались редко. Учителям было достаточно того, что мы вообще приходим на уроки и перебираемся из класса в класс. В детском доме в младших группах еще пытались делать с нами уроки, заставляли учить таблицу умножения, но в старших этот процесс выполнения домашних заданий был совсем прозрачным.

Как-то прислали к нам в группу психолога. Воспитательница заболела, и, чтобы не ставить человека в третью смену, пришла психолог. После той пробной смены она не ходила работать в группы. Все-таки заниматься с нами один на один в кабинете лучше.

Серега нырнул в постель с головой, намереваясь поспать часок до подъема. Из-под одеяла с вышитым личным номером воспитанника торчали Серегины ноги в продырявившихся носках мышиного цвета. Он так торопился лечь спать, что забыл их снять.

Сергей не был моим другом, и я не знал, как он отреагирует на мою просьбу. Белый пододеяльник спрятал его целиком, оставив на поверхности серый ромбик одеяла. И этот ромбик был как знак: «Не беспокоить!» Но надо было с чего-то начинать разговор. Я сто раз мысленно репетировал важный для меня диалог и сто раз не знал, чем он закончится. Пока все «уши» спят, надо было поговорить, перетереть о важном для меня деле. И я спросил:

— Засекли?

— Ara, — зевнув, ответил Серега, давая понять, что разговор, не успев начаться, уже окончен.

Тогда я просто брякнул напрямую о своих целях:

— Серег, а возьми меня с собой. А?

— Чего? Куда?

— Я тоже хочу машины мыть. Мне деньги очень нужны.

— Деньги? Зачем тебе деньги? Ты ж на всем готовом живешь: о тебе государство заботится. — Тут у Сереги здорово получилось спародировать нашего завхоза Матрешку.

Галину Алексеевну так прозвали не столько за ее фигуру дородной кустодиевской красавицы, сколько за яркий румянец на щеках. Наверное, дома у нее хранились стратегические запасы бордовых румян. Под стать фигуре был и голос этой дамы — густой, как детдомовский кисель по выходным, сваренный по какому-то хитрому рецепту из овса и чего-то еще, совершенно неопознаваемого, придававшего напитку поразительно противный вкус (всегда одинаковый) и непередаваемый цвет (всегда разный).

— Очень надо. Ну пожалуйста!

— Рискованно. А что взамен?

— А что хочешь?

— Ладно. Разберемся.

— Без базара, брат!

— Спи. «Брат»! Тоже мне родственничек выискался!.. — Сережка захрапел, спрятавшись от заглядывающего в комнату солнца под белое поле с серым ромбиком.

Прозвище Аким у Сереги появилось не сразу. Сначала его прозвали АКМ — в честь автомата Калашникова: в первые дни в детдоме он был какой-то суетливо-быстрый, как автоматная очередь, но очень скоро для удобства перекрестили в Акима. Немного погодя Серега освоился и стал спокоен и нетороплив, а прозвище осталось. С ребятами Аким практически не общался. В детдоме он появился меньше года назад. О себе почти ничего не рассказывал. Его роль в нашем детдомовском обществе была ролью одиночки.