Читать книгу "Темные воды - Евгения Перова"

А Ольга потихоньку рассматривала его и ужасалась: «Боже…» Разве это ее брат?! Ничего не осталось от прежнего красавца, ослеплявшего белозубой улыбкой и сиянием ярко-голубых глаз! И глаза выцвели, и зубов почти не осталось, а старое прозвище – Седой – теперь простая констатация факта. Бедный! Бедный Сережа! Ольга видела, что он изменился и внутренне, но надеялась, что брат отдохнет, окрепнет и выправится, пусть даже не станет совсем таким, как прежде. Но хотя бы взгляд изменится, а то страшно смотреть…

Бреясь перед небольшим зеркалом в ванной, Сергей тоже избегал смотреть себе в глаза, потому что знал, что там: черная тоска и чудовищная усталость. Не глаза, а… прорехи! «Прореха на человечестве», – вспомнил Сергей гоголевского Плюшкина и усмехнулся. Он с наслаждением влез в горячую воду: «Надо же, какие чудеса!» Колонка, которую включила мама, показалась ему верхом технического прогресса. И мыло было необыкновенное. Сергей долго принюхивался, не узнавая аромат, потом вспомнил: жасмин! И полотенца мягкие и пушистые, и пижама, в которую он облачился, выбравшись из ванны, была шикарная, клетчатая, правда, не новая, коротковатая и слишком широкая. «Наверное, Ольгиного мужа», – догадался он.

Стол мама накрыла на кухне. Сергей посмотрел, на секунду прикрыл глаза и сглотнул. Он сел, мать с сестрой захлопотали вокруг него: возникла на столе глубокая тарелка с огненным борщом, щедро приправленным сметаной, а в стопке засверкала хрустальным блеском водка. Он резко выдохнул: «Ну, со свиданьицем!» – и залпом опрокинул стопку. Сестра тут же подала ему кусок белого хлеба с толстым слоем сливочного масла и двумя большими ломтями селедки, отливавшей перламутром, – все как он любил! Сергей откусил, потом еще, потом принялся за борщ, слезы текли у него по щекам, а он не замечал. В какой-то момент он вдруг замер, зажмурившись от переполнявших его чувств, и никак не мог снова открыть глаза, боялся, что это все сон и очнется он на нарах. Ольга почувствовала его смятение и взяла за руку, он вздохнул и снова принялся за еду. Сестра и мать смотрели на Сергея с жалостью и обожанием. Екатерина Леонтьевна, увидев сына, ужаснулась так же, как и Ольга: «Боже, бедный мой мальчик!» – но старалась не подавать виду. Сергей доел борщ и вдруг сказал:

– Залом!

– Что ты говоришь? – нахмурилась мама.

– Залом! Я все вспомнить не мог, как селедка называется. Вот вспомнил – залом.

Екатерина Леонтьевна, не сдержавшись, всхлипнула и закрыла лицо руками. Сергей встал и обнял ее трясущиеся плечи:

– Ничего, мама, ничего. Как-нибудь.

Они долго просидели за столом. Сергей все больше слушал рассказы своих женщин, а сам говорил мало. На их осторожные расспросы он не поддавался: не сейчас. Наконец жалобно попросил:

– Можно я посплю?

Женщины опять засуетились вокруг него. Проваливаясь в сон, Сергей сказал Ольге:

– Предупреди маму. Я долго буду спать. Ну, ты знаешь…

Он спал почти две недели. Отрубался на шесть-семь часов, потом просыпался, брел, пошатываясь, в туалет или что-то ел, не приходя в сознание, и опять засыпал. Сон путался у него с явью: то ему казалось, что он все еще в бараке или в поезде; то представлялось, что он маленький и болеет, а мама целует его в лоб, пробуя температуру, мама действительно приходила и целовала. Приходила и Ольга – ее Сергей чувствовал очень хорошо даже во сне: она садилась рядом, клала ему на лоб мягкую душистую ладонь (жасмин!), от которой по всему телу медленно расходилась теплая волна. Ольга вливала в него жизненную силу. Сергей с усилием открывал глаза и бормотал:

– Не надо… Зачем… Я сам справлюсь…

– Спи, дорогой, – отвечала сестра. – Не волнуйся, у меня на двоих хватит. Ты же мне помог. Теперь я тебе помогу. Спи, Горошинка.

Помог, да. Если бы не Сережа, она бы не выжила. Ольга это знала точно. Она вернулась из больницы, потеряв ребенка, – бледная, потухшая, полумертвая от кровопотери. Пустая, как разбитая склянка, из которой вытекла жизнь: врачи сказали, что больше ей не удастся забеременеть. Сергей тогда бросил все свои дела и неделю провел с ней: обнимал, укачивал, утешал, заставлял есть. Делился своей силой. Даже спал рядом на полу, и, проснувшись посреди ночи, Ольга опускала руку вниз и дотрагивалась до его плеча: все в порядке, она не одна! Сережа здесь.

– Зачем? – спрашивала она. – Зачем мне жить?

– А зачем все живут, Горошинка? – отвечал брат, нежно гладя ее по голове. – Просто чтобы жить. Хотя бы из любопытства. Нам всего двадцать! Кто знает, что ждет впереди? Какие неожиданные радости?

– Радости… А если горести?

– А мы им не поддадимся! Мы будем сколь-зить.

– Как скользить?

– По поверхности. Как жуки-водомерки.

Все-таки ему удалось ее рассмешить. Сколь-зить… Да, это была Сережина философия. Сколь-зить по жизни – легко, беззаботно, наслаждаться моментом, избегать неприятностей, которые он чуял издалека. Не тратить зря жизненную силу. Словно он предвидел время, когда эта сила понадобится ему во всем объеме.

Наконец Сергей проснулся окончательно. Сел на кровати, потер лицо руками, потянулся. Чувствовал он себя неплохо. Прислушался – в квартире было тихо. Похоже, мамы нет. Сергей походил по комнате, рассматривая забытую обстановку, нежно погладил книги по корешкам, заглянул в гардероб, выдвинул пару ящиков комода, потрогал хрустальную пепельницу, в которой лежали его старые часы и большая черная пуговица от маминого пальто, потом взял в руки фотографию, стоявшую на комоде. На фото были они с Ольгой – молодые, хохочущие, немыслимо красивые и невероятно похожие друг на друга. Сергей тяжко вздохнул и отправился умываться, потом прошел на кухню, поставил чайник и открыл дверь белого шкафа, стоявшего у окна. Оттуда пахнуло холодом.

– Это холодильник. Вы, наверное, не видели раньше. Ольга Валентиновна нам купила. Очень удобно, ничего не портится.

Сергей оглянулся – в дверях стояла тоненькая девушка в черной юбке и белой блузочке. Темные волосы зачесаны назад и скручены, как он потом увидел, в старомодный пучок.

– Здравствуйте, Сергей Валентинович.

– Здравствуйте! А вы кто?

– Я Лиза. Вас покормить?

– Да, пожалуйста! А где мама?

– Тетя Катя на рынок пошла. Просила меня за вами поухаживать, если встанете. Ольга Валентиновна сказала, что вы сегодня должны подняться. Она звонила недавно, скоро подъедет.

Девушка говорила спокойным тихим голосом и неторопливо готовила омлет, время от времени поглядывая на Сергея и улыбаясь. Он завороженно смотрел, как она разбивает яйца, взбивает их веничком, подливает молока…

– Простите, я так и не понял, кто вы.

– Лиза Беседина, ваша троюродная сестра. Или четвероюродная? Мы в Ленинграде жили до войны. Я-то этого не помню, конечно, в тридцать восьмом году родилась. Бабушка меня, трехлетнюю, в Крым повезла, здоровье поправить, как она говорила. А тут война началась. Мы стали обратно пробиваться. До Ленинграда так и не доехали, только до Москвы. Екатерина Леонтьевна нас пригрела, и в эвакуацию мы с ней отправились. Папа в сорок втором погиб, а мама… Мама блокаду не пережила. Бабушка три года назад умерла. А я тут прижилась.