Читать книгу "Тайны Баден-Бадена - Валерия Вербинина"

— И что они вам отвечали? — спросил Авилов, скучая.

— Ну вы знаете, отделывались обычными французскими шуточками: что Наполеону нет нужды ездить в Петербург, что в России их императора никто не ненавидит, и все в таком роде. Удивительно подлая, до гнусности изворотливая нация. И ведь должны же понимать, что им нужны союзники, раз они собираются воевать с Пруссией, но нет: сами все делают, чтобы самого сильного возможного союзника оттолкнуть.

— Может быть, они считают, что союзники им не нужны.

— Э, батенька, да ничего они не считают, — уже с досадой промолвил Тихменёв. Михаил нахмурился, вновь услышав резавшее его слух обращение «батенька», и опустил глаза. — Мы их раздражаем, и даже более того скажу: бесим мы их до ужаса, вот что. Они из кожи вон лезут, чтобы нас унизить, и готовы ради этого даже срубить сук, на котором сидят. Ну и пусть рубят, пусть грохнутся и сломают себе наконец шею. Пруссаки побили австрийцев, теперь очередь французов быть битыми.

— Я вижу, нелегко вам пришлось в Париже, — заметил писатель с иронией, которую даже не давал себе труда скрыть. Однако собеседник воспринял его слова всерьез.

— Да уж ничего хорошего, можете мне поверить, — подтвердил Тихменёв. — Говорят, выставку посетил миллион человек. За миллион не поручусь, но в павильонах было не протолкнуться. Нашу экспозицию разместили неудачно, но о причинах я уже говорил. И дали только одну медаль, самую ничтожную, — и ту коренному русаку фон Коцебу, как выразился ехидный Тургенев. Надо вам будет познакомиться с Иваном Сергеевичем, хоть и разочаровал он меня своим «Дымом», но это все же один из немногих писателей, которые искренне любят литературу и знают в ней толк. Кстати, я получил письмо от Гончарова, он тоже сюда собирается, но Гончаров такой человек — пока не увижу его в Бадене, не поверю. Где вы остановились?

Авилов покраснел и объяснил, что отели в городе оказались ему не по карману, и поэтому он снимает комнату рядом с Баденом, в Оттерсвайере.

— А, знаю, — кивнул Тихменёв. — Там сейчас живет Алексей Жемчужников с семьей. Знаете его?

К стыду своему, Михаил вынужден был сознаться, что знает Жемчужникова только как одного из создателей Козьмы Пруткова[14], но понятия не имел, что тот обитает где-то по соседству.

— Ну вот вам и повод нанести ему визит, — заметил редактор. — Хотя буду откровенен: в плане литературном сей мизинец Козьмы Пруткова стоит немного. А человек он приятный, хоть и довольно скучный. Что-нибудь сейчас сочиняете?

— Я… Нет, ничего.

— Играете? — прищурился Тихменёв.

У Авилова едва не вырвалось: «Не на что», но он пересилил себя и ответил, что не играет, но иногда ходит смотреть.

— Ума не приложу, на что там смотреть, — проворчал Платон Афанасьевич, насупившись. — Одни глупцы проигрывают, другие выигрывают, чтобы назавтра же все потерять и заложить последний сюртук. В конечном итоге проигрывают все, и только казино не остается в убытке. — По его желчному тону Авилов заключил, что редактор тоже попытал счастья на рулетке, но успеха не добился. — Впрочем, вы ведь здесь вовсе не для того, чтобы выслушивать мои рассуждения о казино, Иване Сергеевиче или даже Льве Николаевиче. Поговорим о вас, Михаил Петрович. Что вы можете дать нам в следующем году?

— Я думал о романе… — неловко начал Авилов, который ожидал подобного вопроса и все же оказался захвачен врасплох.

— Сколько листов? Тема, герои? — отрывисто спросил Тихменёв. И, не давая собеседнику времени для ответа, продолжал: — Вы должны отдавать себе отчет, что мы стремимся привлекать тех писателей, которые сейчас на слуху и уже себя зарекомендовали. Я не знаю, что за роман вы напишете, но даже если он будет сочетать все мыслимые достоинства, мы сможем взять его, только если выяснится, что кто-то из наших постоянных авторов отказался от сотрудничества. Вы понимаете, о чем я? У нас есть определенные договоренности, для нас уже сочиняют новые вещи известные литераторы, и потом — роман требует много места, а для нас печатать большую вещь новичка — серьезный риск. У повести или рассказа куда больше шансов. Я не говорю, чтобы вы отказывались от романа или каким-то образом ограничивали себя, но вы должны представлять себе перспективы. Если ваша повесть будет готова — ну, допустим, к марту, мы с удовольствием напечатаем ее в одном из летних номеров.

У Михаила сжалось сердце. Он отлично знал, что самые выигрышные тексты ставились в начало и конец года, в худшем случае — весной, а летние выпуски считались уделом неудачников. Ему захотелось немедленно встать и уйти, и удержало его только то соображение, что он еще не расплатился с кельнером за мороженое.

— Если не секрет, кого вы предполагаете вывести героем? — спросил редактор.

Авилов собрался с мыслями.

— Это… э… молодой человек. Разочарованный в жизни, и…

Он оборвал себя на полуслове, потому что по лицу Тихменёва прочел, что тот уже встречал в рукописях сотни, а может быть, тысячи разочарованных молодых людей, и тот, которого ему мог предложить Михаил, уже ничем не мог бы удивить или хотя бы заинтересовать Платона Афанасьевича.

— Но я еще буду думать, — поспешно прибавил писатель и возненавидел себя за эту фразу. — Может быть, получится и повесть.

Тихменёв удовлетворенно кивнул и вызвал кельнера, чтобы расплатиться. Народу в кафе заметно прибавилось, почти все столики были заняты, и между ними ходила хорошенькая белокурая цветочница и продавала цветы. Она стрельнула глазками в сторону Авилова, но улыбнулась Тихменёву, потому что он был лучше одет и раньше покупал у нее цветы. Именно в это мгновение Михаил окончательно убедился, что мир несправедлив и что рассчитывать на какое бы то ни было снисхождение с его стороны абсолютно бесполезно.

Глава 2. Дама, приятная во всех отношениях

Разговор с Тихменёвым оставил у молодого человека неприятное послевкусие, и чем больше Авилов думал о нем, тем сильнее раздражался. По всегдашней писательской привычке к самокопанию Михаил попытался определить, что именно вызвало его раздражение. Нет, не пренебрежение к его писательскому таланту больше всего возмутило Авилова и не брошенный вскользь совет написать повесть, которая, если повезет, пойдет затычкой в летний номер. На самом деле Михаила злила легкость, с которой Тихменёв распоряжался делами журнала, разъезжал по Европе, строчил статьи на самые выигрышные темы и между делом успевал еще пообщаться с Тургеневым, Гончаровым и Герценом.

«А ведь, если хорошенько вдуматься, он просто хам, — размышлял писатель, нахохлившись. — Дважды я встречался с ним здесь, в Бадене, мы обсуждали самых разных людей, но ни о ком из них он не сказал ни единого доброго слова. Как он расшаркивался перед графиней Вильде в прошлый раз, а едва она удалилась, тотчас же ославил ее сплетницей, лукавой и недалекой женщиной. И сейчас — что он наговорил об Иване Сергеевиче, да и о других тоже! Уши вянут… а ведь, пожалуй, он напишет о них воспоминания, когда они умрут, и процитирует каждый клочок, который они ему присылали. Тьфу!»