Читать книгу "Жуков. Маршал на белом коне - Сергей Михеенков"

Ещё когда мальчонка только слез с печки и в первое лето босиком побежал по деревне, старики провожали его восторженно-насмешливыми взглядами и говорили:

— О, дед Артём побёг! Плечистый мужик будет. Девкам — беда!..

Звали его Егориком. Потом, когда повзрослел — Егором. Георгием ни в детстве, ни потом — никогда. Даже когда стал маршалом и слава о нём полетела повсюду и имя не сходило со страниц газет и журналов, книг и плакатов, когда тысячекратно повторялось по радио и в телевизионном эфире, в родной деревне его продолжали называть Егором Жуковым.

О матери маршал вспоминал: «Мать была физически очень сильным человеком. Она легко поднимала с земли пятипудовые мешки с зерном и переносила их на значительное расстояние. Говорили, что она унаследовала физическую силу от своего отца — моего деда Артёма, который подлезал под лошадь и поднимал её или брал за хвост и одним рывком сажал на круп».

О могучем деде Артёме сохранилось семейное предание: когда начал строиться, ездил в лес один, валил матёрые дубы, распиливал стволы на брёвна, соразмерные будущим стенам дома, и один укладывал их на повозку.

Разделение труда в семье Жуковых установилось по такому принципу: самую тяжёлую работу выполняла мать, а отец занимался сапожным ремеслом. По всей вероятности, Константин Артемьевич был слаб здоровьем. Возможно, именно по этой причине вынужден был покинуть Москву. А «полицейская» версия сложилась позже, когда Жукову необходимо было заполнять анкеты, писать автобиографию и соблюдать прочие предосторожности в соответствии с временем. Вряд ли Константин Артемьевич служил в армии. Сведений об этом на родине в архиве фондохранилища музея маршала Жукова нет. Так что копировать «военную жилку» юному Жукову было не с кого и не с чего. Ни военного человека, ни обстоятельств, которые бы с ранних лет развивали в нём интерес к военному делу, рядом с ним не было и в помине.

Чтобы хоть как-то выбиться из бедности и осенью на Покров проводить детей в школу обутыми-одетыми, Устинья Артемьевна нанималась в Угодском Заводе к зажиточным хозяевам и купцам возить из уездного Малоярославца и ближайшего города Серпухова бакалейные товары. За поездку ей платили рубль. Иногда накидывали сверх 20 копеек за добросовестность и расторопность. «И какая бывала радость, — писал маршал в „Воспоминаниях и размышлениях“, — когда из Малоярославца привозили нам по баранке или прянику! Если же удавалось скопить немного денег к Рождеству или Пасхе на пироги с начинкой, тогда нашим восторгам не было границ».

Извозом занимались многие. Промысел этот был в основном женский. В Стрел ковке существовала целая артель, в которую входила и Устинья Жукова. Женщины отправлялись в извоз примерно раз в неделю. Иногда приходилось ночевать в Малоярославце или в Серпухове, а наутро чуть свет везти товар в Угодский Завод. В дождь и слякоть, в метель и стужу. Для Устиньи такая работа была делом привычным.

Глава вторая
Нищее, счастливое детство

«Егор приехал, на вечеринках жди драки…»

Детскими забавами в Стрелковке были летом — Протва, зимой — Михалёвские горы.

Протва — река невеликая. Но и не речка — река. Когда в 1941 году, осенью и зимой, здесь стоял фронт, вплотную придвинувшись к Серпухову и Подольску и угрожая с севера непокорной Туле, Протва сперва серьёзно препятствовала продвижению к Москве немецких войск, а потом, когда началось контрнаступление, — нашим.

Особенность этой реки — плавное равнинное течение, песчаное дно, плёсы, заросшие ракитником и ольхами, щучьи омуты. Весной она разливается так широко и вольно, что превращается в море. Поэтому на пологих и низинных местах здесь никогда не строились — затопит, унесёт. Деревни и сёла стоят в отдалении или на кручах. Почва в основном песчаная. Кругом сосновые боры. В борах черника, земляника, костяника, грибы. В прежние времена водилось много дичи: тетерева, рябчики, куропатки, перепела. На Протве и старицах — дикие утки.

Все окрестные жители — прекрасные пловцы.

Однажды, уже в 1957-м, в Крыму во время отдыха маршал заплыл так далеко от берега, что родные заволновались. Семьи Жуковых и Пилихиных, как это не раз бывало, отдыхали на море вместе.

— Далеко заплываешь. Не боишься? — сказал ему двоюродный брат Михаил.

— Не боюсь. Я всю жизнь заплываю далеко. Чего нам бояться? Помнишь, как Сашка нас плавать научил! На Протве самые глубокие места вдоль и поперёк по нескольку раз переплывали. Наперегонки!

Александр Пилихин, наставник и опекун братьев, учил их плавать так. Сажал в лодку, выгребал на середину Протвы, где она поглубже и пошире, выталкивал одного и другого в воду и кричал: «Плывите к берегу!» И внимательно следил: если кто начинал «хлебать» и тонуть, ловко выхватывал из воды и затаскивал в лодку.

Зимой развлечением стрелковской детворы становились Михалёвские горы. Катались на лыжах и на «леднях». «Ледня» — старое, износившееся и уже не нужное в хозяйстве решето. Обмазывали его жидким коровьим навозом и морозили. Процедуру эту необходимо было выполнять неоднократно, чтобы покрытие ложилось тонкими слоями и служило потом долго. Нынешние «ледянки», на которых дети катаются зимой с горок, — производное той, настоящей «ледни».

Егорик слыл среди своих одногодков заводилой и атаманом. В потасовках, которые время от времени случались, всегда решал исход «по-честному». Был не по годам силён и ловок. В драках «стенка на стенку» — надёжен и храбр.

Потом, когда начал, как говорят в деревне, «девкам на пятки наступать», драки не прекратились — ревниво отгонял соперников от своих избранниц. Однажды на танцах стал отбивать невесту у местного почтальона. «Егор, не лезь, — предупредили друзья, — у него револьвер». Почтальонам выдавали служебное личное оружие, так как их работа была связана с перевозкой ценностей и крупных денежных сумм. Почтальон, не отличавшийся силой, не расставался со своей «привилегией» и на гулянках. Жукова это только раззадорило. Когда началась драка, почтальон выхватил револьвер. Жуков ловко выбил его из руки соперника и забросил в кусты. Эта безрассудная, отчаянная храбрость впоследствии проявится на фронте — и на одной войне, и на другой, и на третьей, и на четвёртой, самой большой и продолжительной.

Так что и на гулянках не уступал первенства. За девчатами ухаживал лихо и напористо. На родине до сих пор шутят: так, мол, и воевал, и когда солдатом был, и когда маршалом.

Особенно запала в душу одна…

Жуков в ту пору уже работал в Москве и в Стрелковку приезжал только на лето и в Рождество погостить.

Своему редактору «Воспоминаний и размышлений» журналисту Анне Миркиной он рассказал однажды в порыве откровения, когда речь зашла о родине, о юности, о первых волнениях крови: «Я, когда молодым был, очень любил плясать. Красивые были девушки! Ухаживал за ними. Была там одна — Нюра Синельщикова — любовь была».

Но это будет потом, после детства и отрочества. Крепко его тогда захватила первая любовь. Вот и не забывалась. Когда приехал из Москвы в Стрелковку и узнал, что Нюру уже сосватали, ходил вокруг её дома и не своим голосом кричал: «Нюрка! Что ты наделала!»