Читать книгу "Проклятие Моцарта - Нина Дитинич"

— Деточка, вообще-то моя родословная берет начало в Австрии, мой прадед по материнской линии попал в Россию, женился здесь и остался жить. До семнадцатого года, мама рассказывала, у нас был прекрасный дом, а потом в революцию моя семья всего лишилась, — грустно вздохнула старушка. — Родители погибли во время Великой Отечественной войны, я тогда еще совсем юной была, одна осталась, меня пригрела соседка Груша, Аграфена Васильевна Прибыткова. Замечательная женщина, царство ей небесное, — перекрестилась Виолетта Генриховна. — Потом и она умерла, пришлось самой жить как умею, отучилась, пошла работать, мне дали однокомнатную квартирку, тут неподалеку…

Взглянув на старенький, потертый ридикюль, что старушка бережно держала на коленях, Диана улыбнулась.

— Вот получите зарплату — купите себе новую сумочку…

Вздрогнув, Виолетта Генриховна взволнованно прижала ридикюль к груди.

— Что вы! Этот ридикюль мне дороже всего на свете, это память о маме!

Диана покраснела и мысленно одернула себя за неделикатность. И в тот же момент невольно задалась вопросом, а зачем Виолетта Генриховна такую дорогую память носит с собой, не лучше ли, чтобы не потерять ненароком или не затрепать окончательно, держать реликвию в укромном местечке.

Виолетта Генриховна будто прочитала ее мысли и виновато поморщилась.

— Не сердитесь на меня, Дианочка, это единственная вещь, которая мне осталась на память от родителей, мне сложно с ней расставаться.

— А вы не боитесь ее потерять? Не лучше ли хранить ридикюль дома?

На лице Виолетты Генриховны промелькнула тревога.

— Нет, что вы, не говорите так!

Женщина ужасно расстроилась, Диана, увидев, что разговор ей неприятен, перевела тему.

— Вы не забыли, сегодня у нас встреча с известным режиссером Иваном Вербицким, не могли бы вы что-то подобрать из его фильмов?

Музыкантша повеселела:

— С удовольствием, Дианочка.

Диана выскочила из-за стола.

— Я сейчас сбегаю к киномеханикам, проверю, насколько они готовы, и афишу посмотрю, а вы начинайте готовиться, Вербицкий будет доволен, когда услышит музыку из своих картин.

Оставив Виолетту Генриховну в своем кабинете, Диана отправилась на второй этаж. Пообщавшись с киномеханиками, зашла в буфет узнать, как дела здесь.

— Зинаида Михайловна, готовы к приему знаменитости?

Пышная румяная буфетчица Зинаида, в белом переднике и накрахмаленной шапочке, возвышалась над прилавком, щедро уставленным подносами с пирожными, бутербродами с колбасой, сыром и розовой горбушей. Рядками, словно оловянные солдатики, теснились прозрачные стаканы из тонкого стекла. Сдув в сторону выбивавшуюся из-под шапочки русую прядь, Зинаида растянула в улыбке крупные пухлые губы, отчего ее лицо забавно сморщилось.

— А как же, видите, я при параде и на витрине изобилие…

Удовлетворенно кивнув, Диана вышла на улицу взглянуть на афишу.

Полюбовавшись на красочный, броский киноплакат, она перевела взгляд на соседний щит с расписанием сеансов документальных фильмов и оцепенела. Вместо названия фильма «Кто Вы, Самед Вургун?»[1] ярко нарисованная афиша кричала: «Кто Вы, самец Вургун?» Негодуя от ярости, Диана поспешила в мастерскую художников.

— Ну головой-то немного думать надо, вы чего написали! Немедленно переделывайте!.. Через два часа у нас встреча начинается, придут зрители и увидят такое, — возмущалась Диана. — Какое впечатление от нашего кинотеатра останется?

— Можно исправить, — буркнул старший художник Петр Устинович, молодой мужчина с волевым профилем и густой, пышной шевелюрой черных непослушных волос.

— Может, так оставить? Да никто не заметит, Диана, — осторожно вставил второй художник Василий Савинов, худенький, с жидкой бороденкой паренек. — А так придется ждать, пока краска высохнет…

— Нет уж, снимайте и исправляйте! — решительно заявила Диана. — Ради этой встречи с режиссером мне пришлось снять сеанс документального фильма о Самеде Вургуне. А вы еще и название переврали!

Под дружный смех контролеров художники, виновато нахмурившись, потащили огромный щит обратно в мастерскую.

Когда Диана вернулась в свой кабинет, Виолетты Генриховны там уже не было.

Глава 2

Начало жизненного пути Вольфганга Амадея Моцарта

27 января 1756 года в городе Зальцбурге сутки не переставая шел снег, превращая город в волшебное, сказочное королевство. В этот день не иначе как снежные аисты зимы принесли с небес под своды скромного жилища гения. И отчаянный крик новорожденного возвестил миру о появлении на свет будущего величайшего музыканта.

Роженица Анна-Мария Моцарт в бессилии откинулась на подушки. Побледневшее лицо жены, в кровь искусанные губы и спутанные прекрасные светлые волосы испугали Леопольда Моцарта, придворного музыканта, скрипача капеллы князя-архиепископа.

Взглянув на сморщенного, красного, отчаянно кричащего сына, Леопольд с тревогой перевел взгляд на супругу — ему показалось, что женщина не дышит. Он испуганно взглянул на повитуху.

— Что с ней?!

— Вам лучше уйти, — мрачно ответила акушерка. — Роды очень тяжелые, ваша супруга еле жива…

В панике Леопольд кинулся к лучшему доктору и практически насильно притащил его в свою бедную квартирку. Доктор почти сутки не отходил от постели роженицы и вырвал Анну-Марию из лап смерти. Женщина долго лечилась и лишь через полгода оправилась от родов.

Новорожденного окрестили в зальцбургском соборе Святого Руперта. При крещении младенцу дали имя Иоганн Хризостом Вольфганг Теофил (Готлиб), что означает «возлюбленный Богом», и это стало символично для него — он сам светло и трепетно любил Бога и был любим Богом.

Анна-Мария обожала сына, целуя его голубые глазки, сравнивала их с небом, перебирая его светлые, золотистые волосики, сравнивала с солнышком. Прижимала малыша к груди, замирая от счастья, и мысленно благодарила Бога за то, что он подарил ей такое чудо. Она родила семерых детей, но в живых остались только сын Вольфганг и дочь Мария-Анна, Наннерль, как ее прозвал отец Леопольд Моцарт.

Старинный городок Зальцбург с причудливыми замками, прекрасными парками и гротами, с фонтанами и статуями, располагался на берегу реки Зальцах и утопал в зелени.

Казалось, даже воздух в городе полон волшебства, и все располагало к вдохновенному творчеству. Все вокруг словно умоляло запечатлеть эту удивительную красоту на холсте, выразить восхищение ей в стихах или в прозе. И повсюду звучали отголоски божественной музыки, которую дано было услышать мальчику Вольфгангу Амадею Моцарту.