Читать книгу "Филип Дик. Я жив, это вы умерли - Эмманюэль Каррер"

Побывав на нескольких сеансах и просмотрев книги, которые мать спешно снабдила собственными пометками, молодой Дик начал с апломбом рассуждать о неврозах, комплексах, фобиях и предлагал своим соученикам пройти так называемые личностные тесты, из которых он, не раскрывая источника собственной осведомленности, делал для каждого выводы, в разной степени льстивые и по-разному принятые.

К концу тридцатых годов распространение подобных тестов значительно изменило представление среднего американца о том, что происходит в его собственной голове и в голове его соседа. Во время Первой мировой войны вдруг обнаружилось, что более двух миллионов призывников из четырнадцати непригодны для военной службы из-за нервных и психических расстройств. Поскольку никто ранее и не подозревал о подобной проблеме, в обществе возникла паника. В результате на развитие этой области здравоохранения были направлены огромные средства, а также всячески поощрялось развитие психоанализа — в расчете на то, что с его помощью все эти потенциальные психи превратятся в ответственных и уравновешенных граждан.

Подобная вера может показаться наивной, даже старый Фрейд улыбнулся бы, ведь, сходя на берег в Нью-Йорке, он воображал, что привез в Новый Свет чуму. Но американские психиатры и психоаналитики, в меньшей степени, чем их европейские коллеги, разграничивавшие эти две дисциплины, приспособили фрейдизм для своих, сугубо прагматических целей. Их интересовало не столько знание и принятие самого себя, сколько адаптация личности к социальным нормам. И тесты, которым они старательно подвергали своих пациентов, оценивали, насколько те способны к нормальной деятельности. Или хотя бы к имитации нормальной деятельности.

Помню, как я сам, будучи еще ребенком (но, увы, уже страдая близорукостью), привел в замешательство окулиста, отбарабанив ему наизусть всю таблицу вплоть до самой нижней строчки и попытавшись доказать, что в моем случае об очках не может быть и речи (номер не прошел). Подростком Дик столь же свободно обращался с тестами, но он весьма виртуозно пользовался своими умениями. С помощью интуиции, опыта юности, а также благодаря косности самой системы Фил научился обходить ловушки, которые скрывались за вопросами, а также угадывать, каких от него ждут ответов. Как ученик, доставший пособие для учителя, он знал, в какой клетке нужно поставить галочку в Личностном опроснике Вордсворта[1] или в Миннесотском опроснике[2], чтобы получить нужный результат, какой рисунок в каком задании Роршаха[3] следует отметить, чтобы вызвать замешательство специалистов. Он намеренно был то нормально нормальным, то нормально аномальным, то аномально аномальным, то (его гордость) аномально нормальным, и из-за разнообразия и постоянной смены симптомов его первый психоаналитик не выдержал и отказался работать с Диком.

На смену ему пришел другой специалист, явно более сообразительный психоаналитик из Сан-Франциско, последователь Юнга, а они в Беркли считались настоящей элитой, предназначенной лишь для работы с творческими натурами. Таким образом, два раза в неделю Фил пересекал на поезде залив. Приятелю, заинтересовавшемуся этими необычными перемещениями, он рассказал, что посещает особые курсы для сверходаренных людей с необычайно высоким коэффициентом умственного развития и добавил, а вот этого делать не следовало, что он смошенничал, чтобы подтасовать результаты тестов. Тот в ответ лишь посмеялся, как посмеиваются промеж себя самодовольные тупицы, но Фил надменно заявил, что обманщик, которому удалось сойти за гения, является благодаря этому еще большим гением, чем настоящий гений. Приятель посмотрел на него почти так же, как под конец на него смотрел первый психоаналитик, и впоследствии его избегал.

Во время второго курса лечения Фил открыл для себя, какой необыкновенный эффект производит на людей, занимающихся психологией и психиатрией, трагическая история его умершей во младенчестве сестренки Джейн, и понял, что столь сильная психологическая травма вызывает у знатоков нечто вроде уважения. Он понял, что становится интересен благодаря разговорам о своей покойной сестре, и в течение нескольких сеансов специалисты выясняли, кто и в какой момент рассказал мальчику о трагических подробностях его рождения. Вероятно, мать, и, вероятно, довольно рано. Филу казалось, что он всегда это знал. Он помнил, что в раннем детстве у него была воображаемая подружка по имени Джейн, черноглазая и темноволосая; она с отчаянной дерзостью выпутывалась из опаснейших ситуаций, в отличие от него, неуклюжего и вечно прячущегося в старых коробках. Фил заявлял также, что помнит, как мать кричала в минуту гнева, что лучше бы умер он, а не Джейн.

Заключение психоаналитика о том, что его мать — деспот, выглядело в глазах сына как своего рода предательство (Дороти платила этому типу за то, что он плохо о ней отзывается), но эта информация попала на благодатную почву, и вскоре Фил забеспокоился. С такой матерью, без отца, с явно выраженным пристрастием к области искусства или интеллектуальной деятельности, уж не объединил ли он в себе все необходимые условия, для того чтобы стать гомосексуалистом?

Это стало одним из наваждений его юности, но далеко не единственным. Фил также боялся высоты, открытых пространств и общественного транспорта, не мог есть на людях, даже бутерброды. В пятнадцать лет, во время симфонического концерта, его вдруг охватила паника, — парнишке показалось, что он погрузился на дно и смотрит на мир через перископ подводной лодки.

В другой раз ему стало плохо в кинотеатре, во время показа кинохроники, где американские войска из огнеметов уничтожали японских солдат на одном из островов Тихого океана. Самым ужасным были даже не мучения японцев, а воодушевление людей в зале, радостно взирающих на превращенных в факелы макак. Фил был вынужден поспешно уйти, в сопровождении страшно перепугавшейся Дороти, и еще долгие годы потом не переступал порог кинотеатра.

Разумеется, подобные приступы не способствовали успешной учебе, и теперь Фил больше не ходил на занятия, а работал дома, слушая пластинки. Больше всего он любил немецкий язык, поскольку тот, по его мнению, хорошо сочетался со звуковым сопровождением. К концу войны Фил, из чувства противоречия, выбрал его для изучения и открыл для себя немецкую поэзию, как будто специально созданную для того, чтобы ее петь. В жизнь Дика вошли мелодии Шуберта, Шумана и Брамса. Он просто не представлял себе лучшего занятия, чем слушать их произведения, и в шестнадцать лет решил сделать это своей профессией.