Читать книгу "Человек из Красной книги - Григорий Ряжский"

Настасья всё делала именно так, как он придумал ещё давно, когда окончательно понял, что так и жить ему без семьи и завёл для себя некий условный порядок быта. Она же в чём-то даже превысила его надежды на домработницкую опеку. В тот день эта женщина-бетонщица быстренько почистила свою одежду и, чуя, что именно в эти минуты жизнь её меняется самым наилучшим из всех возможных вариантов образом, ловко принялась за домашние дела. Попутно проверила, чего там в холодильнике, и удовлетворённо шмыгнула носом.

Царёв отпустил сопровождающего и прилёг: сил после очередной неудачи с испытанием этой чёртовой МБР Р-7 почти не оставалось, злость не отпускала, голова отказывалась слушаться. Тот, который водитель, поначалу сделал попытку в мягкой форме не подчиниться Главному: просто невозможно, чтобы случайный человек, никак ещё не проверенный, оказался вдруг настолько близко к охраняемому объекту, да к тому же остался с ним один на один.

– Слушай, пошёл в жопу, – устало бросил охраннику Павел Сергеевич, – нет уже никаких сил орать на тебя, просто исчезни, и всё. И пиши чего хочешь, мне до этих ваших игр в шпионов дела нет.

Она осталась тем же днём, уже насовсем. Царёв сказал кому-то нужные слова, её тут же «пробили» на все дела, с пристрастием, убедились в стерильности помыслов и незатейливости жизни и быстренько оформили на двойную ставку, то ли уборщицей, то ли оставили числиться в бетонщицах, но уже при самой пусковой площадке.

Порой Павел Сергеевич ловил себя на мысли, что не может сформулировать для себя свои же примитивные желания, которые никак и никогда, даже самым малым краем, не пересекались бы с главными целями жизни. Всё в этом смысле бралось откуда-то и делалось само по себе: носки обнаруживались уже постиранными и аккуратно складированными в одном и том же ящике комода. Кто-то незримо и угодливо в его отсутствие, будто механический робот, исполнял не его, а, казалось, чью-то постороннюю и властную волю, не оставляя ни малейшего повода для любого недовольства или проявления собственной инициативы.

Он отвёл ей часть квартиры, так что при желании можно было существовать почти не пересекаясь. Теперь у неё была собственная спальня, кусочек тупикового коридора, личная ванная комната и маленький, но тоже совершенно отдельный от хозяйских маршрутов туалетик, отделанный белым кафелем до самого потолка. Это был полный человеческий караул, а точнее, абсолютный срам всей её предыдущей жизни. Вероятно, именно такое осознание себя внутри другой, царской жизни, через какое-то время привело Настасью к тому, что она попыталась сделать, добившись искомого со второй попытки.

Сама того не желая, Настасья возникла на его пути в довольно удачный для обоих момент. Да и то понятно – каждая встреча такого рода для любой незамужней бетонщицы, нетравматично поскользнувшейся в степной грязи, была бы по понятным основаниям счастливой вне зависимости от результата. Ему же, раздосадованному в тот день итогами последних испытаний, просто хотелось, чтобы перед глазами его, наконец, уже помелькал кто-то живой, с кем мог бы он поделиться дурным настроением, на кого бы мог обрушить накопившуюся усталость и немного погневаться, кто хлопал бы перед ним глазами, желая угодить любой слабости и при этом мало чего понимал бы из его обрывочных слов, если уж он на них решится. Просто, не признаваясь в этом самому себе, он хотел, чтобы его иногда пожалели по-простому, без обмана; причём не те, кто неслышно и невидно приходит и покидает в его отсутствие это неуютное, малообжитое жильё, а кто-то ещё, от кого будет пахнуть тёплым, чистым и уютным, кто будет угадывать всякое его движение, не раздражаясь и не раздражая его самого. И главное, чтобы такое существо, даже по картинке не могло надёжно отличить межконтинентальную баллистическую ракету от спутника матери-земли или же открытый космос от заурядного самолётного неба.

Настасья получалась именно такой, он это увидел сразу, как только та поднялась из лужи, отревелась и заключительно коротко ойкнула, подтянув под себя слегка ушибленную ногу. Он и потом, через годы их совместного существования в одном пространстве, не разочаровался в том своём странном поступке, в этой нехарактерной ему вольности, которую он разрешил себе, введя в свой дом совершенно чужого человека. Наверное, он искал в ней мать, в этой довольно приятной на вид девушке-женщине-тётеньке. Он всегда искал мать, которой не имел, по сути, никогда, так уж у него в жизни получилось.

Когда она переоделась, отмылась и предстала перед ним в новом облике, он сразу догадался, что существенно переоценил потребность в материнской опеке. Даже хотел поначалу отыграть всё назад, пока ещё не настал тот момент, после которого осуществить подобное было бы уже неприлично и совестно, коли сам же и вовлёк милую одинокую бетонщицу в эту сомнительную историю. Он вдруг поймал себя на мысли, что, хоть жёсток и неуступчив в главных делах, но не против иногда побыть в шкуре безропотного телёнка, легко пасующего перед надобностью решить житейское вот так вот, по-дурацки.

4

Настасья на удивление быстро вникла в суть предписанных ей обязанностей и даже немного расширила круг своих женских забот. Павел Сергеевич пришёлся ей по душе в тот момент, когда протянул руку в сторону её лужи и раскрыл по-мужицки широкую ладонь, ожидая, пока Настасья за неё уцепится. И ещё когда подал чистенький платочек, утереться. Никогда никто не подавал ей платка, – да и не было сроду таких твёрдо накрахмаленных платков у тех, кто в её предыдущей жизни считался мужиком.

В общем, уже на следующий день, как поселилась, заслышав, как подъезжает машина, она встала у двери с тапками наготове и чистой сухой тряпкой, чтобы сразу же, как войдёт, обтереть его лаковые туфли на шнурках. И надела лучшее из того, что имела в запасе, что ещё утром перевезла по новому адресу. Плюс ко всему, на кухне всё тёплым держала, чтобы только догреть по-скорому и сразу подать, если пожелает. И лучше молча, чтобы не напрашиваться на пустой для него разговор: захочет – сам заговорит, а она ответит.

Он остался доволен, хотя виду не подал, просто покивал, но всё от неё принял: поел, что наготовила, и одёжу эту оценил – она поняла по тому, как коротко, но внимательно окинул её взглядом снизу доверху. Спросила ближе к ночи, когда у себя в кабинете находился, бумаги глядел. Стукнула едва слышно два раза:

– Хотите чего, Павел Сергеич, или мне спать? – Это и была её самая первая попытка, осторожная проба хозяина на мужскую твердокаменность. Ей отчего-то уже тогда захотелось вдруг стать настоящей крепостной девкой, нужным довеском в его большой и красивой жизни, которой он жил где-то там, на стороне, и от которой ужасно уставал. Он – добрый барин, вольный в своих желаниях и трудах, она – преданная исполнительница любого его вздоха или намёка, добросовестная и согласная на любое пожелание.

– Нет, милая, спасибо, спи, конечно, ничего не надо, – ответил он, не обернувшись на её стук.

– Подавать утром когда? Или встанете – скажете? – закинула она ещё один вопрос, тайно надеясь на чудо.

– Скажу, – подтвердил Царёв, – иди, Настасья, не беспокойся.

Она пришла к себе, легла и стала думать, что так ведь не бывает, чтобы не старый ещё мужчина, добрый, вежливый, одинокий и начальник, даже не подумал про такое, что под боком у него имеется круглосуточная женская ласка, готовая к любым его приказам, и даже видом своим и голосом не показал, что ему такое может понадобиться. Настасья, когда соглашалась на работу с проживанием, уже была почти уверена, что берут не просто так, а с видами как на женщину, чего уж там модничать да притворяться, разве не ясно с самого начала, если один живёт?