Читать книгу "35 кило надежды - Анна Гавальда"

Мадам Берлюрон наказывала меня так часто, что места в дневнике не хватало. В конце концов меня и отчислили из-за этого, но я не жалею. Мне хоть немножко лучше стало в школе, хоть что-то я сумел.

Что я вытворял — не описать. Раньше меня никто в команду брать не хотел, игрок-то я никакой, а теперь из-за меня готовы были передраться, потому что я своими номерами запросто мог дестабилизировать противника. Помню, однажды меня поставили на ворота… Вот смеху-то было… Когда мяч летел на меня, я визжал и лез на сетку, как перепуганная макака, а когда надо было ввести мяч в игру, исхитрялся бросить его через себя, прямым попаданием в свои ворота.

Один раз я даже кинулся вперед, хотел мяч поймать. Я его, понятное дело, даже не коснулся, зато поднялся с пучком травы во рту, как корова, и замычал: «Мууууу!» В тот день Карина Лельевр описалась от смеха, а меня оставили на два часа после уроков… Но дело того стоило.

А отчислили меня из-за коня. Самое интересное, что в кои-то веки я не валял дурака. Надо было прыгнуть через эту кожаную махину с ручками, и, когда пришла моя очередь, я чуть-чуть недопрыгнул и жутко больно ушиб себе… ну… в общем, вы понимаете, о чем я говорю… Пипиську расплющил, короче. Ясное дело, ребята подумали, что я притворяюсь и ору «У-у-у-у-у-ййййййййй!». чтобы их посмешить, а Берлюронша поволокла меня прямиком к директрисе.

Я от боли пополам согнулся, но не плакал.

Не хотел доставлять им такого удовольствия.

Родители тоже мне не поверили, а когда узнали, что меня кроме шуток выгнали, то моя взяла. Раз в жизни они орали не друг на друга, а хором на меня и уж отвели душу.

Когда они наконец отпустили меня в мою комнату, я закрыл дверь и сел на пол. А потом сказал себе: «Одно из двух. Можешь лечь на кровать и реветь. Есть повод: жизнь у тебя дерьмовая, и сам ты полное дерьмо, и. если сейчас умрешь, всем будет только лучше. А можешь встать и что-нибудь смастерить». В тот вечер я сделал чудо-юдо из всякой дребедени, которую подобрал на стройке, и назвал его «Чучело-Берлючело».

Не сказать чтобы очень умно, сам знаю. Но мне полегчало, хоть подушку не промочил.

Только один человек меня тогда утешал — мой дедушка. Оно и неудивительно, потому что дедушка, дед Леон, всегда меня утешал: с тех пор как я научился ходить, он стал пускать меня в свой закуток.

Закуток деда Леона — это вся моя жизнь. Мое убежище и моя пещера Али-бабы. Когда бабушка начинает нас слегка доставать, он наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

— Что, Грегуар, не прогуляться ли нам с тобой в Леонленд?

И мы потихоньку смываемся под бабушкино ворчание:

— Давай, давай! Задуривай голову малышу…

А дед пожимает плечами:

— Да ладно тебе, Шарлотта. Мы с Грегуаром уединяемся, нам надо спокойно подумать.

— О чем это вы будете думать, интересно?

— Я — о своей жизни, которая позади, а Грегуар — о своей, которая впереди.

Бабушка отворачивается и бормочет, что лучше бы ей оглохнуть, чем слышать такое. На что дед всегда отвечает:

— Душа моя, ты и так уже оглохла.

Мой дед Леон — такой же мастер на все руки, как и я, только у него к тому же еще и голова варит. В школе он был отличником, первым в классе по всем предметам и, между прочим, признался мне однажды, что никогда не сидел за учебниками по воскресеньям («Почему?» — «Да просто не хотел, и все»). Он был первым по математике, по французскому, по латыни, по английскому, по истории — по всем предметам, честное слово! В семнадцать лет он поступил в Высшую политехническую школу, а это, между прочим, самый сложный вуз во Франции. А потом он строил всякие колоссальные штуки: мосты, транспортные развязки, туннели, плотины. Когда я спрашиваю, что именно он делал, дед зажигает погасший окурок и принимается размышлять вслух:

— Трудно сказать. Я никогда толком не знал, как называлась моя должность…

В общем так: мне показывали чертежи, чтобы я сказал свое мнение — рухнет эта штуковина или нет.

— И все?

— И все, и все… Это не так уж мало, парень! К примеру, скажешь «нет», а плотина возьмет да и рухнет — то-то сядешь в лужу, уж поверь мне!

Дедов закуток — это место, где мне лучше всего на свете. Хотя, казалось бы, что там такого особенного — сараюшка из досок и листового железа в углу сада, зимой в ней холодно, летом жарко. Я стараюсь забегать туда как можно чаще. Что-нибудь смастерить, позаимствовать инструмент или деревяшку, посмотреть, как работает дед Леон (он сейчас делает на заказ мебель для ресторана), посоветоваться с ним пли просто посидеть. Мне здесь нравится, мое это место, вот и все. Помните, я говорил. что от запаха школы меня тошнит? Так вот, здесь — наоборот: входя в эту захламленную — не повернуться — сараюшку, я раздуваю ноздри, чтобы поглубже вдохнуть запах счастья. Запах горячей смазки, электронагревателя, пайки, клея, табака и еще многого всякого. Обалденно. Я давно решил, что когда-нибудь выделю этот запах в чистом виде, создам духи и назову их «Закуток».

Чтобы нюхать, когда становится тошно от этой жизни.

Когда я в первый раз остался на второй год, мой дед Леон, узнав об этом, посадил меня на колени и рассказал сказку про зайца и черепаху. Я очень хорошо помню, как сидел, прижавшись к нему, и какой ласковый у него был голос.

— Вот видишь, малыш, никто и гроша ломаного не поставил бы на эту несчастную черепаху, уж больно медленно она ползла… И все-таки она пришла первой… А знаешь почему? Потому что черепашка была молодец, упорная и трудолюбивая. Ты ведь тоже такой, Грегуар… Я-то знаю, я видел тебя за работой. Видел, как ты часами сидишь не шелохнешься, когда шлифуешь деревяшку или макеты свои раскрашиваешь… Ты такой же молодец, как эта черепаха.

— Но в школе нам не задают ничего шлифовать! — прорыдал я в ответ. — Нам задают только такие штуки, которые у меня не получаются!

Когда дед узнал про шестой класс, это был совсем другой разговор.

Я пришел к ним, как обычно, а он почему-то не ответил на мое «здравствуй». Поели мы молча, после кофе он как будто и не собирался никуда выходить.