Читать книгу "Город Брежнев - Шамиль Идиатуллин"

– Мой третий отряд солнечный, а твой нет, – довольно сообщил Вован.

– Ну, – согласился я, щурясь. – Серый Петровича подпоил, что ли?

– Не. Петрович дверь запереть забыл просто. А Серый не забыл.

Сквозь хриплое повествование под гитарку пробивался неритмичный стук, подтверждавший, что Серый не забыл запереться и что радист Петрович пока не смирился с этим фактом.

После завтрака мы бились в «Квадрат». Это совсем простая игра, надо перепинываться мячом так, чтобы он улетел в аут не от тебя и не от твоей земли. Самое то для игры вчетвером на бетонных плитах, сразу понятно, где чье поле. Только нас-то трое, а мела нет. Вот и собачились все время на тему «Это от тебя ушел!». В очередной раз мяч улетел в крапиву от земли Серого, он заорал, что от моей, и за мячом не пошел. Я тоже, конечно, не пошел, а Вован тем более. На этом игра иссякла. Я пошел к турнику, а Серый, значит, прокрался в радиорубку. Давно хотел, зараза.

Теперь он знай подпевал Высоцкому, немелодично так, и чем-то сосредоточенно погромыхивал. Потом сказал: «О!» – так, что микрофон дико зафонил и визгливый скрежет порвал тишину надо всей станицей Фанагорской.

– «Дип Папл» давай! – заорал Вован, но Серый объявил:

– А теперь по просьбе второго и третьего отрядов летит любимица публики София Ротару!

Из окна выпорхнула магнитофонная бобина – красиво, как пластмассовая тарелка для бросания. Свободного пролета ей хватило на пару метров, потом бобина дернулась и повалилась, крутясь от подергиваний за длиннющий тонкий хвост: Серый запустил ее, удержав кончик пленки. Мы все равно заорали «ура!» и захлопали, даже девчонки. Петрович обожал Ротару и ставил ее при любой возможности. А возможностей у него было, что у меня веснушек, – так что, наверное, каждый октябренок-пионер «Юного литейщика» ловил себя на том, что в задумчивости надсадно напевает: «И все, что было, – слайды, слайды». Ловил себя, бил себя и проклинал себя, Ротару и Петровича. Герой Серый эти проклятия, получается, осуществил.

Вован подхватил размотавшуюся до половины бобину, вчесал на дальний конец площадки, гаркнул: «Артур, лови!» – и метнул ее мне под комментарий Высоцкого: «Возвраща-ался, хохоча».

– Леонтьева найди! – заорал я с восторгом, принимая несчастную конструкцию с мочальным уже хвостом и отправляя ее обратно.

Бобина с дребезгом шлепнулась в пыль, потому что Вован заголосил в знак согласия со мной и встал на руки. Грохнулся сразу, конечно, рядом с катушкой. Наташка с Ленкой слаженно принялись скандировать:

– Ле-он-тьев! Ле-он-тьев!

– Да ищу, – буркнул Серый. – Ой.

Динамик грохотнул. Похоже, Петрович усилил натиск на дверь, и Серый начал баррикадироваться.

Леонтьева я всегда ненавидел, а теперь просто презирал. И весь лагерь, в общем, тоже. Петрович врубал «Все бегут-бегут-бегут» сразу после подъема, когда мы, ежась и зевая, выстраивались у главного входа, и шарманил по кругу два раза – пока мы дважды обегали здание и выстраивались на зарядку. Утро, зябко, небо серенькое, голова еще спит, а в уши этот визгливый кудряш долбится. Найти и уничтожить.

Высоцкий начал было рассказывать про погибшего летчика, щелкнул и замолчал, уступив динамик совсем толстому грохоту и скрежету. Петрович не собирался сдавать Леонтьева без боя.

– Они там всю рубку разнесут сейчас, – заметил Витальтолич.

Я огляделся и растерянно поздоровался. Девчонки захихикали и немедленно подхватили друг друга под локоток. Витальтолич, улыбнувшись, поздоровался в ответ и снова уставился на окно радиорубки, за которым мелькали непонятные тени и отражения. Валерик, как всегда, воздвигался по соседству, неприятно глядя на Вована, который, отряхиваясь, старательно отворачивался к станице.

– О, – сказал динамик. – А теперь песня, которая посвящается всей пересменке пионерлагеря «Юный литейщик».

Динамик пощелкал и заголосил хриплым от бесконечных перезаписей кабацким оркестром. Вован, я увидел краем глаза, медленно взялся за голову. Ленка пробормотала: «Дурак, что ли, совсем». Я сказал без особой надежды: «Может, это Лещенко какой». А Вилли Токарев засипел: «Траля-ля-ля-ля». Я включил задний ход и потихоньку пополз к Вовану. Витальтолич и Валерик рванули по лестнице.

Девчонки остались. Им было интересно. Нам, конечно, тоже, но больше очково. Ничего хорошего из включения антисоветской песни на весь лагерь выйти не могло.

Динамик слабо грохотнул, потом Серый заорал: «Э, чего дерешься-то сразу!» – и Токарев заткнулся, так и не признавшись в увлечении спортивною рыбалкой. Окно рубки с перезвоном захлопнулось – и Серый заткнулся тоже. Витальтолич постоял за стеклом, глядя на нас, сделал сметающий жест ладонью и исчез. Мы тоже быстренько исчезли. Даже девчонки.

Первый день пересменки начался ударно.

2. И тоску лагерей

Я вообще ехать не хотел, а меня на вторую смену оставили. Опять.

Это зимой весело сетовать хрипатым голосом, что я с шести лет по лагерррям. На самом деле ничего веселого здесь нет.

Лагеря, конечно, бывают разные. Бывают «Артек» с «Орленком». Туда я, наверное, никогда уже не попаду после того трояка по физике и еле-еле удовлетворительного поведения. Это для передовых отличников лагеря, образцово-показательные, там кино снимают, туда космонавты с артистами приезжают, а народ рассекает на катерах и персики жрет в любое время. Ну и ладно.

Бывают спортивные. Там подъем в шесть утра, сразу кросс на три километра и потом такие же радости весь день до раннего отбоя, так что знай ищешь, чего пожрать, в какую сторону бежать по свистку да как бы очередной марш-бросок отфилонить.

Бывают пригородные. Там обычно купаться негде, поэтому все маются дурью, а вожатые отважно борются с этим, придумывая побольше мероприятий, соревнований агитбригад и смотров строя и песни, и чуть что грозят отправить домой – но хоть бы раз хоть бы кого отправили, гады.

Бывают лечебно-профилактические. Это вообще издевательство и подмена жизни больничным режимом. Огромная бетонная площадь с аллеями, здоровенные панельные корпуса, каждый размером с пару наших школ, море в двух шагах, но купаться можно, только когда температура воздуха выше двадцати пяти, воды – выше двадцати трех и волнение ниже двух баллов. Никогда то есть. Я серьезно. Меня в прошлом году в такой вот «Юный ленинец» в Евпатории упекли, на две смены, как обычно, – так мы за две смены три, кажется, раза купались. А остальное время ходили на электрофорез и УВЧ, пили кислородные коктейли и ездили обмазываться грязью. Ну и маршировали, конечно, на линейку и обратно два-три раза в день – по бетонному плацу вдоль четырех гигантских корпусов, в первом больные ожирением, во втором сердечники, в третьем с психическими отклонениями, в четвертом я, за то, что зимой пневмонию подцепил, и все остальные со всем остальным. Еще разучивали дебильные песни про того, кто поверил в созвездье Орла, и тоскливо стыли между простынями битый тихий час. И как стенгазету рисовать – так это Вафин, конечно.