Читать книгу "Нежные юноши - Фрэнсис Скотт Фицджеральд"

Вышло так, словно они сказали друг другу: «Ни у тебя, ни у меня ничего нет; мы с тобой станем жить в бедности вместе», и прозвучало это так же восхитительно, хотя жить вместе им предстояло в богатстве. У них возникло чувство авантюрной общности. Но все же, когда в апреле Энсон получил отпуск и Пола с матерью поехали с ним на север страны, на Полу произвело глубокое впечатление то положение, которое его семья занимала в нью-йоркском обществе, и то, на какую широкую ногу они жили. Когда она впервые осталась с Энсоном наедине в доме, где он провел свое детство, ее охватило некое уютное чувство, словно она очутилась в полнейшей безопасности под неусыпным заботливым оком. Фотографии Энсона в шапочке выпускника школы, Энсона на коне, с сидящей за спиной зазнобой из какого-то давно забытого лета, Энсона среди веселых гостей на чьей-то свадьбе заставили ее ревновать его к прошлому, в котором не было ее; его властная личность столь плотно заполняла и характеризовала все это имущество, что ей захотелось немедленно выйти замуж за Энсона и вернуться в Пенсаколу уже в качестве его жены.

Но о женитьбе сию же минуту не могло быть и речи – даже помолвку следовало сохранять в тайне до окончания войны. А когда до конца его отпуска осталось всего два дня, ее неудовлетворение вынужденным ожиданием вылилось в намерение заставить его почувствовать точно такое же нетерпение. Они собирались за город на ужин, и в тот же вечер она решила поставить вопрос ребром.

В тот день с ними в отеле «Ритц» остановилась кузина Полы – строгая и критически настроенная девица, вообще-то любившая Полу, но слегка завидовавшая ее впечатляющей помолвке; Пола замешкалась, одеваясь, так что Энсона в номер впустила кузина, которая на вечеринку не собиралась.

В пять вечера Энсон встречался с друзьями и провел с ними час, обильно и опрометчиво выпивая. Йельский клуб выпускников он покинул вовремя, и шофер матери подвез его к «Ритцу», но обычная стойкость к алкоголю в тот день его покинула, а в душной гостиной с паровым отоплением у него вдруг закружилась голова. Он все это прекрасно понимал, и ему было весело и стыдно.

Кузине Полы было двадцать пять лет, но она была на редкость наивна и поначалу не поняла, что происходит. С Энсоном она была до этого не знакома, поэтому удивилась, когда он пробормотал нечто невразумительное и чуть не упал со стула. Пока не появилась Пола, ей и в голову не пришло, что то, что она приняла за запах побывавшей в химчистке военной формы, на самом деле был запах виски. Но Пола, едва войдя в комнату, узнала запах; необходимо было сделать так, чтобы Энсон ни в коем случае не попался на глаза матери, и кузина, встретившись с Полой взглядом, тут же все поняла.

Спустившись к лимузину, Пола и Энсон обнаружили в машине двух крепко спящих мужчин – это были его собутыльники из йельского клуба, которые тоже собрались на вечеринку. Он совсем забыл о том, что они остались в машине. По пути в Хемпстед они проснулись и принялись петь. Отдельные песни были грубоваты, и Пола поджала губы от стыда и отвращения, пытаясь в то же время смириться с мыслью, что Энсон, оказывается, почти не стесняется произносить вслух большинство запретных слов.

А в отеле смущенная и взволнованная кузина, поразмыслив над происшествием, вошла в спальню к миссис Лежендр и сказала:

– Какой же он забавный!

– Кто забавный?

– Как кто?! Мистер Хантер, конечно. Такой забавный!

Миссис Лежендр бросила на нее пристальный взгляд:

– И что же в нем такого забавного?

– Ах, он сказал, что он – француз! Я и не подозревала, что он из Франции.

– Чепуха какая-то! Ты, видно, его неправильно поняла. – Она улыбнулась. – Он пошутил.

Кузина упрямо покачала головой:

– Нет. Он сказал, что вырос во Франции. Сказал, что не говорит по-английски, поэтому не может со мной разговаривать. И он действительно не мог!

Миссис Лежендр раздраженно отвернулась, а кузина в тот же миг задумчиво добавила:

– Быть может, это случилось потому, что он был слишком пьян?

И вышла из комнаты.

Этот забавный рассказ был чистой правдой. Энсон, обнаружив, что не может разговаривать разборчиво и голос его не слушается, предпринял нестандартную попытку спасти ситуацию, объявив, что не разговаривает по-английски. Годы спустя он часто рассказывал эту историю и неизменно сообщал, что не может удержаться от громкого хохота при одном только воспоминании.

За следующий час миссис Лежендр пять раз пыталась дозвониться до Хемпстеда по телефону. Когда, наконец, вызов состоялся, ей пришлось прождать еще десять минут, прежде чем в телефоне послышался голос Полы.

– Кузина Жози рассказала мне, что Энсон напился.

– Ах, нет…

– Ах, да! Кузина Жози рассказала мне, что он напился. Сказал, что он француз, упал со стула и вообще вел себя как пьяный. Я не желаю, чтобы он провожал тебя домой!

– Мама, он в полном порядке! Пожалуйста, не волнуйся…

– Но я не могу не волноваться! Какой ужас! Пожалуйста, пообещай мне, что ты не поедешь с ним домой!

– Я постараюсь, мама…

– Я не желаю, чтобы он провожал тебя домой!

– Хорошо, мама. До свидания.

– Смотри же, Пола! Попроси кого-нибудь тебя подвезти.

Пола медленно оторвала трубку телефона от уха и повесила ее на аппарат. Ее лицо пылало от беспомощной досады. Энсон, растянувшись во весь рост, спал наверху, а на первом этаже ни шатко ни валко подходил к концу званый ужин.

За час езды Энсон немного протрезвел – когда они прибыли, он уже был просто слегка навеселе, и у Полы появилась надежда, что вечер не будет испорчен. Но после пары опрометчиво выпитых перед ужином коктейлей произошла катастрофа. Пятнадцать минут Энсон грубо и слегка оскорбительно разглагольствовал перед гостями, а затем тихо осел прямо под стол, словно пьянчужка со старой открытки – но, в отличие от старой открытки, эта картина выглядела ужасно и отнюдь не пикантно. Присутствовавшие девушки, казалось, ничего не заметили – происшествие было встречено полной тишиной. Дядя и еще двое мужчин понесли Энсона наверх, и в этот самый момент Полу вызвали к телефону.

Через час Энсон проснулся в тумане нервных мучений, сквозь который через некоторое время ему удалось разглядеть фигуру дяди Роберта, стоявшего у двери.

– Я говорю, тебе лучше?

– Что?

– Тебе лучше, старина?

– Ужасно, – сказал Энсон.

– Я сейчас дам тебе еще одну таблетку бромозельцера. Примешь и уснешь, как младенец.

Энсон с трудом спустил ноги с кровати и встал.

– Я в порядке, – глухо сказал он.

– Спокойнее, спокойнее…

– Дай мне коньяку, и я спущусь вниз.

– Только не это!

– Только это и поможет. Я уже в порядке… Кажется, натворил я дел?