Читать книгу "Кровь, слава и любовь - Жюльетта Бенцони"

Правду сказать, война не очень-то пугала нового дожа: слишком хорошо он был с ней знаком. Ему часто случалось вести военные действия, когда он был губернатором Тревизо, потом – когда занимал пост подеста в Падуе. Да к тому же война прекрасно соответствовала его буйному и вспыльчивому нраву. Что может быть лучше для человека, не переносившего ни малейшего противоречия, ни малейшего сопротивления. Его шпага была столь же проворна, как его слова и его поступки. Разве не было известно, что, будучи губернатором Тревизо, он однажды отвесил хорошую оплеуху городскому епископу только за то, что этот несчастный осмелился опоздать на процессию, посвященную празднику Тела Господня? Венеции предстояло жить под началом жесткого и непреклонного хозяина. Но именно в таком властителе она тогда больше всего и нуждалась.

Прежде всего новый дож позаботился о возрождении флота. Фальеро вложил в это дело немало собственных средств, желая, чтобы флот был настолько мощным, насколько это вообще было возможно. Но великолепные корабли тщетно бороздили пространство от Адриатики до Босфора в погоне за вечно ускользающим врагом. Уже и зима наступила, а Николо Пизани, командующему венецианским флотом, так и не довелось увидеть парусов генуэзца Пьетро Дориа…

Между тем под самым носом дожа кипели иные бури. Микеле Стено неотступно преследовал Лодовику. Чтобы избежать его мести, которая могла бы подвергнуть опасности ее жизнь, супруга дожа вынуждена была принимать у себя молодого патриция не просто вежливо, но даже и благосклонно. Впрочем, это не только не помогло Микеле достичь своей цели. Скорее наоборот. Лодовика неизменно успешно ускользала из его сетей.

Несмотря на то, что богатый патриций Стено щедро оплачивал услуги соглядатаев, ему так и не удалось установить, кто был тот мужчина, которого он видел выходящим из дворца Фальеро ноябрьской ночью. Жизнь доны Лодовики была прозрачна и чиста, как драгоценный хрусталь. Отвергнутый воздыхатель исходил бессильной злобой, уверяя себя самого, что добродетель Лодовики надежно защищают лишь стены Дворца дожей.

А бедная женщина жила теперь в вечном страхе. Она не осмеливалась признаться мужу в том, что принимала ночью одного из своих кузенов, осужденного и изгнанного из города Советом Десяти. В память о детских годах, проведенных вместе в поместьях семьи Гардениго, он умолял о помощи. Его поддерживала надежда. Конечно, Лодовика сможет добиться, чтобы Совет сменил гнев на милость. Марко, так звали кузена Лодовики, поддерживал дружеские отношения с членами семьи Пьетро Дориа, командующего генуэзским флотом. Именно за это он и был изгнан. Просить за него сейчас значило погубить его окончательно. И вероятно, и себя вместе с ним. Лодовика была умна и предпочла подождать. Но как доверить подобную тайну, от которой зависит жизнь человека и участь всей семьи, такому болтуну, как Микеле Стено?

Шли дни, дона Лодовика чувствовала себя несчастной. Даже радость, которую она до сих пор всегда ощущала в присутствии супруга, теперь, казалось, покинула ее. Корона на голове, всяческие почести – все это было тяжелым грузом. Правда, муж ее постоянно находился рядом. Но это отнюдь не приносило удовольствия, на которое она рассчитывала. Прежде они чаще всего подолгу жили в разлуке. А теперь она все время ощущала чудовищную дистанцию, которой разделяла их разница в возрасте. Сорок лет – не шутка!.. Погруженный в государственные дела, Фальеро был с женой молчалив, проявлял безразличие, излишнюю рассеянность и даже иногда грубость. Лодовика обнаружила эти дотоле неизвестные ей качества и не знала, что и думать. Ее любовь к мужу, если она еще и продолжала жить в ней, приобрела совершенно иную окраску: теперь в ней доминировало уважение и глубокое восхищение. Но жизни ей это не облегчало.

Если бы Микеле Стено был хоть немного психологом, если бы он был менее эгоистичен, он бы понял, что, быть может, никогда ему не удавалось так близко подойти к желанной цели, как в эти ненастные дни, когда дона Лодовика принимала его в числе прочих с равнодушным видом и опущенными долу глазами. Прояви он чуть-чуть нежности, мягкости, истинного уважения к этой женщине, которая чувствовала себя на троне такой одинокой, он мог бы стать ее другом, исповедником, и, кто знает, может быть, простое доверие незаметно сменилось бы в сердце Лодовики привязанностью, а то и любовью. Но Микеле не привык к таким тонкостям в обращении, да и не считал это нужным. Чересчур порывистый и пылкий, юноша стремился одержать победу, причем полную победу, во всем и немедленно. Действуя, по чести говоря, глупо, он рассчитывал угрозами добиться в конце концов исполнения своих желаний.

– Все женщины – лгуньи, кокетки и вертихвостки, – поверял он свои тайные мысли другу Джанни. – Разумеется, я нравлюсь Лодовике в сто раз больше, чем ее престарелый супруг. Она и вышла-то за него только для того, чтобы угодить своему отцу. Но она слишком лицемерна, чтобы признаться в этом. Но ничего, я заставлю ее покориться. Я ничем не хуже других ее любовников!

– Послушай, Микеле. В Венеции никогда не было супруги дожа, добродетели которой не подвергались бы сомнению болтунами, за исключением тех, что были слишком уродливы для интрижек. Но я ни разу не слышал, чтобы кто-то хоть словечко промолвил о том, что у доны Лодовики есть любовники. Влюбленных в нее и впрямь хватало, когда она была незамужней… да и ты сам из их числа.

– А, оставь – не слышал. Скажи лучше, не слушал, что болтают кумушки на торговой площади! А я точно знаю, что она ничем не лучше других, и подошла моя очередь получить все, что положено.

– Ну и получай! Нет ничего проще! – улыбнулся приятель. – Для этого достаточно взять штурмом Дворец дожей, изничтожить всю охрану и, чтобы наверняка добраться до постели твоей красавицы, насквозь проткнуть шпагой ее мужа. Вот тогда-то ты, может быть, и станешь любовником догарессы. После чего, разумеется, сложишь голову на плахе между красными колоннами у входа на Пьяцетту. Послушай, Микеле, хватит бредить… Оставь жену дожа в покое, пусть живет как хочет. В Венеции полным-полно красивых девушек!

– Ни одна и мизинца ее не стоит, – заявил Микеле, забыв, что только что обвинил Лодовику в грехах, присущих всем женщинам. – Я хочу именно ее. Впрочем, успокойся, я вовсе и не думаю идти на приступ Дворца. Просто не премину воспользоваться обстоятельствами… Скоро начинается Карнавал. Время масок, безумств и приключений без забот о завтрашнем дне… Вот я и решил: тогда пробьет мой час, мне должно повезти…

Однако в ту самую минуту, когда Микеле Стено так дерзко бросал свой вызов женской добродетели, происходили весьма серьезные события.

Венеция только что потерпела сокрушительное поражение на море. Генуэзец Дориа захватил в Портолунго венецианский флот. Пять тысяч моряков были взяты в плен и увезены в Геную, а число жертв не поддавалось исчислению. Светлейшая Республика, оглушенная произошедшим, подсчитывала своих мертвецов, своих узников и свои финансовые потери, не совсем еще отдавая себе отчет в постигшем ее несчастье. Но о размерах катастрофы лучше всего говорило замкнутое лицо дожа. Марино Фальеро не произносил теперь в сутки и трех слов. Никогда прежде Венеция не выглядела столь мрачной и скорбной, как в эти дни. Сама жизнь, казалось, потекла медленнее. Близилось священное и дьявольское время Карнавала…