Читать книгу "Поцелованный богом - Лариса Соболева"

– Я плохая?! Ха-ха...

Смешок у нее вырвался истерический и злой, видать, нарыв созрел. Марлен Петрович по-своему жалел ее, как дуру, поэтому жестко сказал:

– Да, ты. Ты виновата в том, что он не спит с тобой.

Несправедливость обычно вызывает две реакции у жертвы, на которую направлена: либо парализует, и под ее гнетом смиряешься, либо порождает бунт. Валентина взбунтовалась и то негодование, ту обиду, которые предназначались мужу, вывалила на свекра:

– Он такой же черствый, как вы. Я что – безобразная, горбатая, кривая? А может, старая? Что во мне не так? – Демонстрируя себя, она прошлась по гостиной. – Почему же ваш сын ведет себя по-скотски? Почему я должна закрывать на происходящее глаза и делать вид, что ничего не понимаю? Только ради детей? А мне куда деться? Я чужая в этом доме...

– В этом тоже есть твоя вина, – сказал он мягко, насколько смог.

Марлен Петрович считал, что имеет право говорить правду, а она не всегда уместна. Валентина расплакалась, выпила водки и нервно чиркала зажигалкой, но, не прикурив, кинула сигарету в пепельницу. Прикрыв пальцами рот, Валентина говорила уже не свекру, а себе:

– Мне надоело. Я устала. И мне очень плохо. Пора ставить на этом точку.

И побежала вверх по лестнице.

– Стой, – сказал Марлен Петрович, не повышая голоса. Но его слово, произнесенное даже тихим тоном, в этом доме имело вес. Валентина задержалась на лестнице, не повернувшись к свекру лицом. – Я поговорю с Ярославом.

Она убежала, а он перевел взгляд на огонь. Собака лежала у его ног, давая живое тепло, и не спала, а вопросительно (именно вопросительно и немного беспокойно) глядела на него, словно понимала, что не только разлад в семье сына огорчил хозяина. Да, не только. Марлен Петрович душой все еще находился в самолете и видел не старуху, а молодую Маргариту. Но он никому не расскажет, что их связало и разделило, потому что не найдет ни сочувствия, ни жалости. А Сита, это бессловесное животное, способно сопереживать ему без объяснений. С кем еще он может поделиться своими переживаниями? Ни с кем. Марлен Петрович механически набрал номер на сотовом телефоне, после чего снова перенесся мыслями в самолет. Случайная встреча с Маргаритой разбередила душу, вернула его в прошлое...

– Вы звали?

Марлен Петрович очнулся, увидев перед собой секретаря, или как там сегодня называют прислугу по личным вопросам? И вспомнил, зачем вызвал парня:

– Узнай, кто любовница моего сына.

– Хорошо.

Другого ответа он не ждал. Марлен Петрович уставился на огонь, пустившись в путешествие в юность...

Только после позднего обеда Маргарита Назаровна ушла к себе, сославшись на банальную причину – головную боль. Наконец она получила возможность остаться со своими тревогами наедине. В сущности, эти тревоги – не что иное, как все та же память, всколыхнувшая такое, о чем не хотелось бы вспоминать. Но прошло очень много лет, годы превратили Марлена в рухлядь, Маргарита Назаровна тоже недалеко от него отстала, они оба отжили свой век. Но те, кто жил до них, непонятным образом связали потомков. Все-таки странно: почему Марлен жив?

Она легла на кровать и мысленно пустилась в путешествие в юность...

1920 год, Кубань.

– Комиссар! Комиссар!

Силантий Фомич оглянулся. К нему во весь опор, разгоняя случайно не перебитых кур, скакал Яуров. Комиссар еще издали приметил, что всадник отчего-то зол, шапка сдвинулась набок и, казалось, вот-вот слетит с его головы. Хлопец он горячий, то и дело взрывается, как порох, потому Силантий Фомич не обеспокоился, что случилось нечто экстренное. Отряд отбился от основных частей армии, разбив белогвардейскую банду, однако позиции занял крепкие, вроде паниковать нечего. Он спокойно вытер руки, промокнул шею и кинул рушник на плетень. Тем временем Яуров подлетел к плетню и, не унимая коня, который гарцевал на месте, поднимая облако пыли, выпалил:

– Петро с Васькой беляковских баб расстреливают. Мы что ж, с бабами да детьми воюем? С безоружными? Таковского уговору не было!

– А черт! – досадливо произнес Силантий Фомич. – Где он их взял?!

– В одной из хат прятались, – торопливо объяснил Яуров. – Думали, что беляки вернутся, а идти с ними в бой побоялись. Тутошний голодранец сдал их, а командир вывел на расстрел, брата Ваську заставил, добровольцев стрелять не нашел.

Не удержавшись, Силантий Фомич выругался, хотя никогда этого не делал, считая, что должен являть собой образцовый пример для разношерстной компании, сформированной в отряд всего пару месяцев назад. Тогда к ним примкнуло много людей не то что без роду и племени, но и всякого сброда. Пробовал Силантий Фомич воздействовать на командира Петро Шестрюка, мол, отбор следует делать более тщательно, проверять людей, а не брать в ряды Красной Армии невесть кого. Но тот выставлял свои доводы: кто от контры землю очищать будет? На самом деле, как давно заметил Силантий Фомич, Шестрюка меньше всего волновала неочищенная земля, его прельстила власть и ему неважно было, кем командовать, важно, чтоб ему подчинялись.

– Стенька! – закричал комиссар. – Коня мне! Живо!

Вскочив на неоседланного коня, Силантий Фомич помчался на другой край хутора, где в добротной хате стал на временный постой Шестрюк с братом.

Катя вытянулась в струну, она понимала: на помощь никто не придет, а смерть неизбежна и ее надо принять с достоинством. Но как трудно думать о достоинстве в двадцать лет, как трудно знать, что твоя смерть близка, трудно не кричать, когда твою бабку и мать толкнули к стене грубые руки. Бабушка плакала и просила пощадить невинных детей, мама держалась стойко, не давая себе послабления. Грянули револьверные выстрелы, мама и бабушка упали, будто их скосила невидимая сила. Двенадцатилетний брат Сашенька закричал, прижавшись к Кате, но ему позволено, он еще мал, а ей – нет. Четырнадцатилетний Вацлав лишь тихо всхлипнул, он понимал: идет война, а на войне убивают. Но Катю, взрослую девушку, покинуло самообладание, слезы, как ни старалась она их сдержать, лились потоком.

– Теперь вы, – махнул револьвером командир бандитов. Расстреливали он и еще один мужик, очень похожий на него, такой же чернявый.

Катя помнила взгляд матери перед смертью, брошенный на них, – успокаивающий, теплый, прощальный. Она словно просила: будь сильной. Собрав мужество, девушка взяла братьев за руки и повела туда, где лежали бездыханные мать и бабушка, тихо шепча:

– Это не больно, вы сами видели.

– Мы умрем? – спросил Сашенька.

– Нет. Мы улетим на небеса. Мама с бабушкой ждут нас.

Катя стала ближе к стене, опустила глаза на два тела у ног, чтобы подкрепить себя силой, которой у нее не хватало. Но лучше б не видела их. У мамы были открыты глаза, наверное, ее душа хотела посмотреть, как умрут дочь и сыновья.