Читать книгу "Как был покорен Запад - Луис Ламур"

Его винтовка глядела в сторону трех ютов. Один таился в траве подальше, двое залегли сравнительно близко… Он прижал приклад к плечу и прицелился в спину ближайшему индейцу. Глубоко вздохнув, свободно выдохнул — и на выдохе спустил курок.

В узкой долине выстрел прозвучал громом. Индеец, в которого он стрелял, резко дернулся, а потом перекатился и замер лицом к небу. Лайнус немедленно выстрелил еще раз, потом, повернув винтовку левее, — еще, и каждый громовой выстрел накладывался на эхо от предыдущего.

Первая пуля попала точно, вторая пролетела мимо, третья достигла цели. Лайнус пришпорил коня и понесся по лугу с воплями и гиканьем.

Удар в спину напугал индейцев, они бросились удирать из кустов, и когда Лайнус влетел в бизонью яму, трапперы вскочили на ноги и принялись палить вслед убегающим ютам. Лайнус проехал дальше, к деревьям, и увидел, как с ивы спрыгнул худощавый мускулистый человек со слегка опущенными плечами.

— Здорово, Лайнус, — сказал он, приближаясь с широкой улыбкой, — ты появился, когда петля начала затягиваться. Откуда едешь?

— С Зеленых гор.

Тем временем появились остальные трапперы и начали садиться на лошадей. Их вьючные кони были тяжело нагружены.

— До черта у вас добычи, — заметил Лайнус.

— Год был поганый, — сказал Уильямс, — но несколько недель назад забрались мы на какой-то горный отрог и добыли больше шкурок, чем за весь год.

Он перебросил ногу через седло.

— Мы направляемся вниз по Рио-Гранде, к Таосу.

Лайнус поехал рядом с ним.

— А я на восток собрался. Спущусь по реке Платт, по Миссури, а потом поднимусь по Огайо. Что-то мне вдруг припекло поглядеть на океанские волны.

— Н-ну… скорее уж на шлюх тамошних…

— Тоже верно. Я уже целую вечность не видел женщину приодетую, расфуфыренную. А взглянуть охота. И все же в мыслях у меня вода океанская. Я вот все думал — что ж я за человек, столько лет прожил, а ничего в жизни не видел, кроме индейцев, гор да шкурок.

— Ну, воду ты увидишь… насмотришься. Я-то сам вырос в Северной Каролине. Там я, конечно, моря не видал, но после побывал на Тихом океане. Надо сказать, на горы это не похоже. Раз посмотрел — и, считай, на всю жизнь насмотрелся.

— Самая большая вода, какую мне повидать довелось, — это Большое Соленое озеро.

— Народ говорит, в тех краях скоро полно людей будет. Считай, самую малость времени пройдет, и туда повалят. Я слышал болтовню про паровые повозки: будто прокладывают железную дорогу в Калифорнию.

— Глупая болтовня, — заметил Лайнус. — Кому дури хватит везти женщин сюда, в индейскую страну? А кроме того, зачем их сюда везти? Шкурок становится все меньше… а больше тут и нет ничего. Такого, чтоб вспомнить стоило.

— Земля… люди земли хотят.

— Ну, на этот счет им найдут что сказать сиу… сиу[6], и шайены[7], и арапахо.

— Ты там на востоке гляди в оба, — предупредил Уильямс, — не то враз все потеряешь… Там на востоке дикости больше, чем во всех здешних горах. Я слышал, в тамошних местах бабы просто сами под мужиков ложатся… не то что в индейской стране, где ты должен отдать воину за его скво пару одеял и двух, а то и трех пони.

* * *

Два дня Лайнус ехал вместе с трапперами. Потом они расстались. Ветер был холодный, но на склонах холмов появились зеленые заплаты, деревья покрывались листьями. То здесь, то там виднелись темные пятна — земля была еще влажной от недавно стаявшего снега.

Лайнус Ролингз соблюдал осторожность. Все-таки это была страна племени юта.

Если бы все индейцы были такие, как шошоны, не-персе иди чинуки-плоскогодовые — тогда другое дело. Человек может узнать их, а узнать их — значит полюбить. Не-персе похваляются тем, что ни один воин их племени никогда не убил белого человека, и Лайнус был готов этому поверить.

Но здесь была страна ютов. В списке врагов ни одно племя не было опаснее для белых, чем юта; а следом за ютами в этом списке шли арапахо…

Глава вторая

Ева Прескотт стояла одна, на несколько шагов позади своей семьи, и разглядывала суда, теснящиеся на реке Гудзон и на Эри-канале. Берег был завален высокими штабелями тюков, корзин и бочек, разных товаров и домашних вещей — все это ожидало отправки на Запад. Ничто из прежней жизни на ферме или в крохотной соседней деревушке не напоминало ей подобное зрелище.

Крупные, просто одетые мужчины толкались вокруг, орали, добродушно бранились — грузили или разгружали суда и фургоны. Мимо громыхали огромные повозки, запряженные такими большими лошадьми, каких она в жизни не видела — это были першероны и клейдесдальские тяжеловозы. С реки доносились пронзительные свистки, звон колоколов, шипение выпускаемого пара.

Вокруг Прескоттов толпились другие эмигранты, такие же, как они сами, топтались возле своего багажа и сложенной одежды, ожидая, пока их вызовут грузиться на баржу, отправляющуюся по каналу. Они тоже оборвали все связи, бросили позади все знакомое и привычное и отважились двинуться на новые и пугающие земли.

Оглядываясь вокруг, она видела мужчин, похожих на ее отца; они громко разговаривали о стране Огайо, о том, как будут занимать новую землю, о новых возможностях, о черноземе, ливнях и диких животных, на которых они будут охотиться. Они говорили громко, чтобы скрыть смятение и тревогу; конечно, одно дело болтать о рискованной затее, строить планы — тут сколько хочешь простора для восторгов, горячности, предположений, но вот по-настоящему начинать новую жизнь, забрать семью и шагнуть в полную неизвестность, как все люди здесь, — это дело совсем другое.

Раньше они были смелее, и Ева, зная таких людей, не сомневалась, что смелость к ним вернется… но теперь они опасались точно так же, как она…

Сердце у нее колотилось, в горле стоял ком. Вся эта суета вокруг была какая-то чужая, непонятная. Эти мужчины с дерзкими глазами, проталкивающиеся мимо нее, с криками выполняющие свою работу, — что им за дело до нее, до всей ее семьи? Но время от времени ее глаза перехватывали смелые, одобрительные взгляды, которые дали ей понять, что этим мужчинам может быть до нее дело… по крайней мере, в одном определенном смысле.

Ева с удивлением поняла, что такие взгляды не столько возмущают ее, сколько будоражат и доставляют удовольствие. Там, дома, все мужчины были разложены по полочкам; знала она тех, что были женаты и потому отпадали, знала и одиноких. Она могла точно оценить степень интереса к ней каждого мужчины, понимала, что означает или мог бы означать этот интерес — но сама не испытывала интереса ни к одному из них.