Читать книгу "Не бойся, малышка - Ирина Тарасова"

— Ага, — подтвердила Таня.

— Черт его знает. — Мать скользнула взглядом по лицу дочери, чиркнула спичкой по коробку и, прикрывая слабый огонек ладонью, как будто боялась порыва ветра, прикурила. — Не в нашу ты породу, — сказала она в паузе между затяжками. — У нас у всех глаза карие, у тебя — зеленые какие-то.

— Малахитовые, — поправила ее Таня. — Так баба Софа говорила.

— Пусть. И волосы у тебя хорошие, хотя у меня в детстве тоже неплохие были, только цветом другие. — Она прищурила глаза, протянула руку и потрогала волосы дочери. — Ты что, красишься? Рыжий откудова?

— Не рыжий — медный. Нет, не крашусь, на солнце выгорели, — тряхнув головой, ответила Таня.

— А… — равнодушно протянула мать и сделала глубокую затяжку. — В общем, хоть и не старались, а получилась ты хоть куда. Вот и титьки наливаются. Месячные-то начались?

— Давно, — смущенно сказала Таня и заправила за ухо прядь волос.

Мать посмотрела на дочь осуждающе, словно та была виновата в том, что повзрослела слишком быстро.

— Ты того… К парням не лезь… — сказала она, поджав губы.

Кровь бросилась Тане в лицо.

— На фиг мне…

— Ладно, что не в меня. Я с четырнадцати без мужика не могла, — проворчала она и, бросив докуренную до фильтра сигарету в пепельницу, встала и с хрустом потянулась, демонстрируя волосатые подмышки. Таня вскочила со стула.

— Я в библиотеку, — сказала она и прикрыла за собой кухонную дверь.

— Сигареты купи, — прокричала ей вдогонку мать.

— Мне не дадут, сейчас только с восемнадцати, — ответила Таня и вышла из дома.

Тане тогда было шестнадцать, и она действительно начала хорошеть. И хотя из приличной одежды у нее был только темно-синий джинсовый костюм, она не раз ловила на себе пристальные взгляды парней. Но ни влюбляться, ни тем более влюблять в себя она никого не хотела. Почему-то все отношения между полами ей казались грязными и ничего, кроме презрения и легкой тошноты, не вызывали. Правда, она мечтала о любви большой и чистой, такой, о какой пишут в книгах. И твердо верила в то, что сможет стать для кого-нибудь и «мимолетным виденьем», и «гением чистой красоты». Но пока кандидатов на ее руку и сердце не наблюдалось. Своими девичьими секретами она делилась с закадычной подругой Нинкой.

Как-то после уроков они с подружкой брели по аллее, сминая опавшую листву. Солнце светило ярко, превращая желтизну листвы в ослепительное золото. День был таким теплым, словно осень хотела оставить о себе приятное воспоминание перед тягучими надоедливыми дождями.

— Тань, ты о чем мечтаешь? — спросила Нинка, не отрывая глаз от своих запыленных туфель.

— Не знаю… Денег хочу много… — ответила Таня и наклонилась, чтобы подобрать причудливо вырезанный кленовый лист. — Деньги — это свобода…

— Денег все хотят. Я о другом… Куда после школы-то?

— Не знаю… Уехать хочется. Обрыдло мне здесь. Мать все время по дому слоняется, курит, как паровоз, телик с Генкой до ночи смотрят, пивом вечно воняет… Последний ее мне совсем не нравится.

— Что, пристает?

— Ты с ума сошла! — возмутилась Таня, но ее сердце сжалось. Недавно, когда она занималась шейпингом, отчим вошел к ней в комнату. Она лежала на полу и делала упражнение для мышц живота: раз — ноги вверх, два — в стороны, три — свести, четыре — на пол. Когда на счет два она развела ноги, в образовавшемся пространстве появилась Генкина ухмыляющаяся физиономия. Он грубо схватил ее за щиколотки и захохотал. Благо мать вовремя подоспела…

— Давай купим по мороженке, — прервала Танины грустные мысли подруга, кивая на лоток, где под тентовым зонтом скучала пенсионерка.

— Лучше дойдем до кафешки, посидим, может, последний теплый день, — ответила Таня, тряхнув головой, словно пытаясь отогнать неприятные воспоминания.

Пройдя квартал, они свернули за угол, где рядом с киоском с надписью «Marlboro» стояли несколько пластиковых столиков. Подбежала официантка, они заказали по порции мороженого, Таня — с орехами, Нинка — с орехами и шоколадом.

— Люблю красивую жизнь, — сказала подруга, жмуря глаза то ли от солнца, то ли от удовольствия.

— Да, красиво, — согласилась Таня, оглядываясь вокруг. Ветки рыжеющей рябины нависали над их головами. — Зима будет холодной, вон ягод сколько.

— Да я не о том… — перебила ее подруга. — Шоколад я люблю и вообще все сладкое.

— Я читала в журнале, что сладкое любят те, кому любви не хватает, — сказала Таня, провожая взглядом вспорхнувшую синицу.

— А тебе хватает? — удивилась Нинка, уставясь в креманку, где плавилось Танино мороженое.

— Нет, конечно, но я привыкла. У матери спрашивала, любит ли она меня. Ответила, что любит, а у самой тухлятина в глазах. Иногда мне кажется, что она вообще какой-то урод.

Таня вздохнула и медленно зачерпнула подтаявшее мороженое.

— Мать твоя с мужиком-то, с Генкой, расписанная?

— Не-а… Пьянка-гулянка знатная была, но белое платье с фатой она не надевала, — съязвила Таня.

Нинка откинулась на сиденье, облизала губы.

— Ну и правильно, раз с ребенком, — сказала она уверенно. — А мужика-то своего она хоть любит?

— Говорю — урод она какой-то, — с раздражением сказала Таня. — Ничего я в них не пойму. Вместе живут, а радости нет.

Она отодвинула креманку с недоеденным мороженым и взглянула на подругу. У Нинки было круглое добродушное лицо с редкими крупными веснушками на носу, по форме напоминающем картошку.

— И моя мать, значит, урод, — вздохнула Нинка. — Я доем? — спросила она, придвигая к себе Танину креманку.

— Как хочешь, — равнодушно сказала Таня.

Нинка быстро доела подтаявшее мороженое, облизала ложку и задумчиво сказала:

— Знаешь, я все о будущем думаю. Ведь последний год учимся, а потом…

— Суп с котом, — усмехнулась Таня.

— Не все ли равно. Ты куда после школы собираешься?

— Надо курсы какие-нибудь закончить, потом работать пойду. Может, поеду в Москву.

— Разгонять тоску. Че тебе тут не сидится? Тоже не деревня.

— Да я б никуда не ездила, только мать надоела.

— Суется везде? Как моя. Знаешь, она до сих пор орет на меня за то, что с тобой дружу.

— А ты?

— Мне пофиг. Поорет — перестанет.

— А моя не орет, только в последнее время все волком смотрит, не пойму почему.

— Ревнует.

— К кому?

— Ко всему. Их-то время прошло, старушки. Твоей сколько?

— Тридцатка с копейкой.

— Бли-и-ин, — округлила свои и без того круглые глаза Нинка. — Молодая вроде. — Моей-то — к полтиннику. Вот бы замуж ее отдать за какого-нибудь старичка с дачкой. А я бы с тобой подалась. В Москву или лучше за границу. Там девушки без комплексов хорошо живут.