Читать книгу "Ртуть и соль - Владимир Кузнецов"

– А я пойду в народ. Развеюсь, – Вова встает, разминая плечи. – Старт взят хороший, главное – закончить нормально.

– Смотри там аккуратнее, – напутствует его Эд.

Просперо фыркает:

– Обижаешь. Подъем в полседьмого. Я все помню.

Хлопает дверь. Эд снимает ботинки, падает на кровать. Как всегда, она ему мала – ноги приходится согнуть.

– Паршивое пойло, – бормочет он. От выпитого голова тяжелая, хочется просто закрыть глаза и лежать. Вообще, странно – полбутылки коньяка для его габаритов обычно проходят не так заметно.

«Просто устал, – думает про себя. – С пяти утра на ногах. Высплюсь – и все будет путем».

Снаружи снова запели. Вещь была незнакомая, видно, что-то из новодела. За ролевым фольклором Эд не следит уже лет пять. Поначалу его еще как-то привлекали все эти КСП на фэнтези-тематику, скорее по причине новизны. Потом, когда стало ясно, что все они на один мотив, и в музыке их авторы разбираются примерно так же, как в ядерной физике, интерес заметно поубавился. Впрочем, пара вещей успела врезаться в память как следует. Интересно было бы их теперь послушать. Жаль, что больше их не поют.

Завтра еще до парада начнется суета. Народ гуськом потянется, начнутся вопросы, уговоры, споры, увещевания. Каждый игрок приезжает поиграть, и только мастер приезжает чтобы работать. Делать игру для всех присутствующих. А это значит, что каждый вопрос надо выслушать и ответить на него так, чтобы и вопрошающий не ушел обиженным, и остальные от этого не впали в агнст. Задача временами совсем непростая.

Эд вдруг садится на кровати – он кое-что вспомнил. Подтягивает рюкзак, начинает в нем копаться. Через минуту в руках его появляется небольшая тетрадь в твердой обложке. На обложке – ярко-желтые деревья на черном глянцевом фоне. Тетрадь кажется совсем новой. Эд осторожно раскрывает ее и, не вчитываясь, пробегает глазами по строчкам. Это дневник Алины. Во времена блогов и социальных сетей бумажный дневник выглядит странным рудиментом, утратившим смысл. Для Алины смысл был. У нее была почти физическая потребность фиксировать свои впечатления, переживания, сны. Сны особенно.

Эд неторопливо листает тетрадь, пропуская особо личные моменты. Он взял ее, чтобы больше погрузиться в атмосферу Олднона, чтобы вспомнить, каким его видела Алина. Коньячные пары мутят голову, не дают сосредоточиться на чтении. Слова перед глазами то и дело прыгают, словно мелкие пугливые зверьки, разбегающиеся от чужого присутствия.

Олднон. Интересно, получится сделать его таким, каким Алина видит его в своих снах? Нет, конечно. Никакая турбаза не заменит огромный город с громадами фабричных зданий, рабочими кварталами, особняками богачей, дворцами правителей. Алина видела его во всех подробностях, заглянула почти в каждый уголок. Она бродила по овощному рынку, что зажат между фабрикой Бауэра и диларнийскими трущобами, поднималась на Королевский мост, с опаской обходила заставы заколоченных кварталов. Раньше Сол даже жалел, что не видит таких же снов. Теперь он гораздо больше жалеет, что их видела Алина.

Сон подбирается незаметно. Он медленно, исподтишка спутывает мысли, словно палочкой размешивая их в котелке черепа. Постепенно они теряют форму и определенность, превращаются в какие-то обрывки, смутные образы. Наконец и они растворяются в черноте, оставляя после себя только тяжелую, бесконечную пустоту.

Просперо входит в домик и видит друга спящим. Смешно подогнув ноги, он лежит на спине и, что необычно, даже не храпит. Наоборот, дышит медленно и глубоко.

Просперо стягивает обувь, снимает жилет и футболку, проверяет небольшой чемоданчик, где хранятся взносы, прячет его под кровать и только потом ложится сам, едва слышно ругая Эда за упрямое нежелание травить комаров фумигатором.

Снаружи уже порядком поредевший хор допевает какую-то песенку об убийстве собственной матери.

Глава вторая. Ужасный новый мир

Эд просыпается от того, что лежать ему стало жестко и холодно. Сквозь сон он пытается нащупать одеяло, но рука его неожиданно натыкается на что-то липкое и холодное. В голове звенит, виски и затылок давит, словно тисками.

– Что за хрень? – сипло бормочет он, переворачиваясь на бок. Сон отступает, и в носу начинает щипать – здесь воняет, и воняет общественным туалетом и помойной ямой одновременно. Руки и ноги от лежания на твердом затекли так, что едва слушаются. Поборовшись с собой немного, Эд садится и оглядывается.

И тут оказывается, что он зажат в узком проходе между двумя глухими кирпичными стенами. Вверху, метрах в десяти, виднеется серая полоска неба, едва посветлевшая от приближающегося рассвета. Сол поднимается, держась рукой за стену, смотрит под ноги. Картина не самая приятная: утрамбованная земля с небольшими лужицами и явными следами испражнений. Само по себе это не примечательно, Эда больше интересуют стены. А точнее, кирпичи, из которых они сложены.

Не нужно быть строителем, чтобы понять – кирпичи в кладке отличаются от типичных образцов и размерами, и цветом. Они слишком плоские и длинные, а глина, из которой они сделаны, не ярко-красная, как у облицовочного, и не землисто-желтая, как у внутреннего кирпича. Она рыжевато-бурая, почти коричневая. Да и сделаны стены куда аккуратнее, чем заведено у советских каменщиков. Похоже, что кладка довоенная, а может даже – дореволюционная. Чего, само собой, на турбазе, построенной в восьмидесятых, быть не могло. Как и каменных домов в три этажа.

– Дебилы, – резюмирует Эд, потирая застывшие от холода руки. Дурацкая шутка товарищей – вот что это. Дождались, пока заснет, и вывезли в поселок. Может даже, Просперо что-то в коньяк добавил. Нет, вряд ли – он его и сам пил. Пожав плечами, Эд разворачивается и направляется к выходу.

Проход выводит его на небольшую улочку, плотно стиснутую между двумя рядами домов, каждый два или три этажа в высоту. И если кирпичную кладку их еще как-то можно объяснить, то вот фасады – никак. Какие-то из них отштукатурены, какие-то нет, окна разного размера и устройства, но почти все – в деревянных рамах с мелкими ячейками. Крыши встречаются и плоские, и двускатные, словно каждый дом строился сам по себе, без всякого общего плана.

Эд ошарашенно оглядывается, переводя взгляд с домов на прохожих. Губы сами по себе беззвучно произносят единственную подходящую ситуации фразу:

– Да твою же мать.

Мимо него проходит девица в длинном коричневом платье, белом застиранном переднике и потрепанной шляпке с парой облысевших перьев. Одной рукой она держит большую плетеную корзину, прижимая ее к бедру. На вид ей можно дать лет двадцать, может двадцать пять. Руки у нее – со вздутыми венами и белесой, потрескавшейся кожей. Еще не заметив укрытого углом дома Эда, она негромко мурлычет себе под нос какую-то песенку. Мотив Солу незнаком, но слова явно английские:

Переулочек есть, каких, в общем, не счесть,Где в субботу бушует веселье;Неширок он весьма, ходят там, как впотьмах,Но зовут его Райской аллеей.

Там девица одна, хороша и стройна,Дочка вдовушки местной Мак-Нелли…

Тут она замечает Эда. Широко раскрыв глаза, девушка смотрит на него, верзилу в шортах хаки и оранжевой футболке с тремя няшными японочками-подростками в корпс-пейнте и надписью «Gallhammer».