Читать книгу "В объятиях дождя - Чарльз Мартин"

– Ты что? Хочешь замерзнуть насмерть? Иди-ка сюда.

Мы сели в ее качалку перед очагом, в котором еще тлели угольки. Мисс Элла подбросила в очаг несколько поленьев и стала легонько раскачиваться взад-вперед, согревая мои озябшие руки в своих теплых ладонях. Слышались только поскрипывание кресла-качалки и стук моего сердца… Прошло несколько минут.

– Так что с тобой приключилось, дитя? Что с тобой? – спросила она, откинув волосы с моего лба.

– У меня живот болит!

Она кивнула и погладила меня по голове. От пальцев пахло ее обычным лосьоном.

– Тебя тошнит? Или тебе нужно в уборную?

Но я покачал головой.

– Ты не можешь заснуть? – я кивнул. – Ты чего-то боишься?

Я снова кивнул и попытался рукавом вытереть слезу на щеке, а она обняла меня еще крепче и снова спросила:

– А может, расскажешь, что случилось?

Но я снова покачал головой, шмыгая носом.

Мисс Элла еще крепче прижала меня к своей теплой, уже обвисающей груди и замурлыкала, в такт покачиванию, какую-то песенку, и я почувствовал себя в полнейшей безопасности.

Потом она положила мне руку на живот и прижалась головой, словно врач, к моей груди, чтобы послушать сердце. Через несколько секунд, кивнув головой, она схватила одеяло и крепко меня закутала.

– Такер, у тебя сейчас болит то место, где живут люди…

– Какое такое место? – удивился я.

– Место, в котором у нас всегда живут другие люди… Ну, это как маленькая шкатулочка для драгоценностей.

– И в ней есть деньги?

– Нет, не деньги. – мисс Элла улыбнулась и покачала головой: – Там не деньги, там люди, которых ты любишь и которые любят тебя. И человеку хорошо, когда эта шкатулочка полна, и плохо, когда в ней пусто. И сейчас она у тебя становится все больше и потому болит, ну вот как у тебя икры болят и лодыжки. – Она дотронулась до моего пупка. – И вот тут у тебя много чего накопилось…

– А чего?

– Того, что Бог вложил, нас создавая.

– И это у всех так?

– Да.

– И у вас тоже?

– Даже и у меня, – прошептала она.

– А можно мне посмотреть?

– Нет, видеть этого нельзя…

– Тогда почему мы знаем, что это есть?

– Ну, мы чувствуем это. Словно здесь у нас у всех огонь горит. Вот ты сейчас уже не видишь, как полено горит, а тепло от него все равно идет. И чем ближе подвигаешься к теплу, тем больше его чувствуешь!

– А что у вас там, внутри?

– Сейчас посмотрим… Ну, например, ты… И Джордж…

Так звали ее мужа, который умер за полгода до того, как Рекс дал объявление в газету. Она редко рассказывала о муже, но его фотография стояла на ее каминной полке.

– Ну, еще Мозес, мои родители и все братья и сестры… Ну и другие родственники…

– Но ведь они все уже умерли, кроме Моза и меня!

– Но если кто и умирает, то ведь это не значит, что человек этот покинул тебя насовсем.

Легонько, пальцами, она повернула к себе мое лицо:

– Любовь, Такер, вместе с людьми не умирает!

– А кто живет внутри у моего папы?

– Ну… – она с минуту помедлила, а затем, видно, решила выложить если не всю правду, то хотя бы часть ее.

– Главным образом, там живет «Джек Дэниелс»[3].

– Но вам он почему-то не нравится?

– Ну, во‑первых, – рассмеялась мисс Элла, – мне сам вкус виски не нравится, и, во‑вторых, я пробую лишь то, что люблю или могу полюбить раз и навсегда. Ведь когда пьешь «Джек Дэниелс», то потом опять хочется выпить, и это плохо, потому что человек в конце концов напивается допьяна. А у меня нет времени на такие глупости…

Язычок огня в последний раз лизнул полено, и оно превратилось в угольки, подернутые пеплом.

– Мисс Элла, а где моя мама?

Глядя на огонь, мисс Элла прищурилась.

– Не знаю, дитя…

– Мама Элла?

– Да? – отозвалась она, расшевеливая огонь железной кочергой и не отреагировав на то, что я назвал ее так, как она не велела себя называть.

– Почему папа всегда так на меня злится?

Она крепко меня обняла.

– Мальчик мой… Причина такого поведения твоего отца – не в тебе!

С минуту я сидел молча, наблюдая за раскаленной докрасна кочергой.

– Тогда, значит, он на вас злится?

– Не думаю…

– А почему же, – и я указал на ее левый глаз, – он вас ударил?

– Такер, мне кажется, что твой отец бранится и дерется из-за дружбы с мистером Дэниелсом, – и я кивнул, словно поняв, что она имеет в виду, – но, думаю, – продолжала она, – что он даже и не вспоминает потом об этом.

– Значит, «мистер Дэниелс» как успокоительные пилюли? Помогает забывать?

– Но не все и не навсегда…

Мисс Элла тихонько поглаживала пальцами мои волосы, и я чувствовал на лбу ее теплое дыхание. Она говорит, что, когда молится, тоже чувствует по утрам Божье дыхание. Ее всю оно так и окутывает! Не знаю, какое оно, Божье дыхание, но если как у самой мисс Эллы, то оно приятное, теплое, и мне тоже хочется его почувствовать.

– А вы можете сделать так, чтобы папа не очень злился?

– Такер, я готова на рельсы вместо тебя лечь, чтобы спасти, но мисс Элла не многим может тебе помочь, когда он злится…

Угасающие угольки иногда вспыхивали, и ее кожа казалась тогда светлее, и можно было рассмотреть синяк под ее правым глазом и небольшую припухлость.

Мисс Элла посадила меня поровнее, прижала к себе, погладила мне живот и улыбнулась:

– А знаешь, я иногда ночью вхожу в твою комнату, когда ты спишь, со свечой или фонариком.

Я кивнул.

– Понимаешь, дорогой, свет не спрашивает у тьмы, можно ли ему войти и прогнать ее, он и во тьме светит! Не надо просить тьму исчезнуть! Нужно просто взять свечу и нести ее перед собой – и тьма расступится. Она должна отступить, потому что там, где свет, – ей нет места!

И мисс Элла сжимает мою маленькую ладонь, которая пристроилась в ее большой ладони, словно в колыбели. Рука у нее морщинистая и вся в мозолях от бесконечных стирок, суставы пальцев распухли и кажутся непропорционально большими. Серебряное обручальное кольцо истерлось по краям. Моя рука маленькая, с веснушками, а под ногтями алабамская грязь. На указательном пальце змеится царапина, и когда я сжимаю руку в кулак, царапина кровоточит.

– Такер, хочу вот что тебе сказать, по секрету, – и она сжимает мою ладонь в кулак и подносит его к моим глазам, – жизнь – это война, но ты не должен пускать в ход кулаки, – и она легонько постучала по моему подбородку моим же кулаком, а потом опустила мою руку мне на грудь, – сражайся в этой битве, но только с помощью сердца.