Читать книгу "За секунду до взрыва - Екатерина Польгуева"

– Заявлять – заявляют, а деньгами и оружием помогают, – вмешалась я. Вообще-то я терпеть не могу самых популярных в наше время разговоров – военно-политических.

– А ты как думала? Свои, вот и помогают. Пусть и не на правительственном уровне. А нам Евросоюз в полном составе и США – за милую душу.

В словах Александра была непонятная ирония, будто издевался он не над теми, кто четвертый месяц обстреливает Город и не дает нам жить нормально, а над теми, кто хочет помочь. Или даже над нами самими. Мне сделалось обидно, но я промолчала. А мама сказала:

– Да уж, помощнички. Чем больше помогают рождественскими елками и конфетами, тем больше стрельбы. Ну, хотя бы сегодня спокойно будет. Русские ведь не дураки.

Она повторяла это прямо как заклинание. Я в заклинания не верю. Александр, кажется, тоже.

– Русские-то не дураки. Но почему все думают, что каждый обстрел – это обязательно русские? Умников и без них хватает.

Губы у мамы сделались тонкие-тонкие, в ниточку. Она вновь прищурила холодные зеленые глаза.

– В понедельник, с Круглого холма, по Заречью и Старому городу тоже не русские?

Александр промолчал. Да и что говорить, если и ребенку малому известно, что территории между Соленым озером и мысом, со всеми их дачными поселками и заброшенными промышленными пригородами полностью контролирует армия Русских Объединенных Северных Территорий? А Круглый холм – очень удобная стратегическая высота. Если с него палить из дальнобойной артиллерии, то и до центра города достать можно, не говоря уже о злосчастном Заречье. В понедельник палили по военным казармам Заречья. Но по казармам не попали, а угодили в жилые кварталы. В старой пятиэтажке, где рухнул лестничный пролет, – три трупа. А в частном доме напротив – восемь, из них половина – детские. В Старом городе обошлось без жертв, только колокольню собора Святого Матфея взрывной волной повредило. Случилось это ранним утром, часа в четыре, когда город спал. Наша гимназия находится в Старом городе, поэтому три дня и не было занятий.

– Ладно, сестренка, собирайся. Опоздаем к первому уроку, Черный Иосиф потащит к директору. Оно нам надо?

2. Трамвай

От дома до гимназии путь не близкий. Когда началась блокада, самым дорогостоящим и дефицитным товаром стал бензин, поэтому городских муниципальных автобусов не стало вовсе, автобусы частные и маршрутки ходили очень редко. Так что в нашем распоряжении лишь троллейбусы и трамваи, а они без электричества неподвижны.

Не голосовать же на улице, чтобы подвез какой-нибудь навороченный «мерседес» или БМВ покруче. У их владельцев проблем с бензином не бывает, как и с валютой. Они у наших военных горючку покупают или даже у русских.

Но если электричества нет, мы в гимназию все равно отправляемся – пёхом. Это долго, конечно, особенно по морозу. А что поделаешь? И занятия тогда позже начинаются: не одни мы такие, да и светает сейчас поздно, в темноте-то не поучишься! Зато в нашей школе всегда тепло: здание позапрошлого века, со своей, всегда работающей котельной и большими печками в каждом классе. Лет восемьдесят они были закрыты и задекорированы всякими обоями и пластиком, а в этом учебном году, ничего, раздекорировали. Углем и дровами тоже запаслись, директор подсуетился, и это большая удача. В общем, в гимназию есть смысл ходить хотя бы погреться.

Горячий мой брат Александр даже и в мороз ходит в легкой кожаной куртке, черной, с малиновой отделкой, и без шапки. Со спины из-за длинных волнистых волос он похож на девушку. Однажды я сказала ему об этом, он обиделся и обозвал меня дурной и бестактной свистушкой. Интересно, чего это я – свистушка? У меня куртка на пуху и шапка меховая. А он бы еще серьгу в ухо вставил для комплекта! Видел бы его отец.

Мы прошли через наш почти бесснежный, звонкий от мороза дворик. Хуже всего у подвала трехэтажки, откуда таскают воду. Она расплескивается не только из моих ведер, а потом застывает длинными ледяными дорожками. Каток прямо. Я вспомнила, как год назад на Рождество мы всей семьей ходили на главный городской каток, который на самом деле находится за городом, на Взморье. Легкий пушистый снежок, чуть оттепельный, а не злой и колючий, как сегодня, огни иллюминации, музыка в стиле ретро. Коньки взяли напрокат. Мне не повезло: правый все время подворачивался. А вообще-то я хорошо катаюсь. Дин и отец были одинаково неуклюжи, ноги у них смешно разъезжались, и они падали. Семилетнему Дину-то ничего: ну шлепнулся, ну поднялся, чтобы снова приземлиться на пятую точку. А отцу падать с высоты его метра восьмидесяти девяти было, наверно, несладко. Но он все равно хохотал громче всех.

А самой ловкой, легкой и будто бы невесомой была мама. А еще – счастливой. Я ее никогда такой счастливой не видела: ни до, ни, естественно, после. И только Александр, который тогда носил человеческую прическу, а не девичьи кудри, сказал, что зряшная трата времени. Лучше уж в хоккей, чем под музыку по кругу на коньках ковыряться. Но это он так, из чувства противоречия.

Я поняла, что если буду вспоминать дальше, то снова заплачу. Второй раз за утро – это уже чересчур. К тому же слезы на холоде застынут и поморозят щеки. Лучше просто смотреть вокруг и ни о чем не думать. Только вокруг ничего интересного, такие же темные дворы, как наш, сосульки многоэтажек с тускло светящимися, почти нигде не затемненными (хотя и положено!) окнами. Поскрипывали на ветру старинные фонари над дверями каменных частных домов, их в этом районе немало. Как любила я эти фонари, словно со старинной сказочной картинки. Особенно зимой, в сумерки, когда густой оранжевый свет пятнал синие, непроходимые сугробы. Но это было целую жизнь назад. Сейчас даже и снег толком выпасть не может.

Минут через десять мы вышли на улицу Возрождения: по ней ходит нужный нам трамвай. Раньше, до революции, а потом во времена Первой Республики и лет двадцать после оккупации это была улица Казакевича. Так звали купца, когда-то давным-давно владевшего тут доходными домами. После первого полета человека в космос ее переименовали в улицу Юрия Гагарина, а когда во времена Национального Пробуждения начали возвращать исторические названия, именно из-за нее вышел спор.

Утверждали, что Казакевич – фамилия не исконная, русская. А потому у улицы должно быть более старое, а значит, и более истинное название, надо только поискать. Искали-искали, но ничего лучше, чем Навозный проезд, который, кстати, был и не здесь вовсе, а по соседству, найти не смогли. Но тут взбунтовались жители: не хотим, говорят, жить в Навозном проезде – и точка. Оставляйте нам тогда Казакевича или еще лучше – Гагарина. Но это с точки зрения национальных интересов было абсолютно невозможно. Хотя некоторые утверждали, что Казакевич вовсе даже не русский, а крещеный еврей. Но теперь как проверишь, если он умер еще в XIX веке? К тому же кое-кто заявлял, что увековечивать в столице обретшей независимость Республики евреев не следует, а другие шикали на них: мол, все понимают, но говорить такие неполиткорректные вещи во всеуслышанье…