Читать книгу "Костры Фламандии - Богдан Сушинский"

– Пока нет… – машинально повторил кардинал. – Молчит посол де Брежи, а почему… молчит?

– Рановато. Отряды казаков, очевидно, еще даже не сформированы. К тому же нужно время, чтобы перебросить их сюда.

– Да вы, Франсуа, стратег!

– Прошу прощения.

Виконт де Жермен всегда ощущал некоторую неловкость от того, что порой вынужден был объяснять первому министру элементарные вещи. Однако кардинал сам желал этого. В тот или иной день вдруг наступали, – секретарь очень тонко и точно улавливал это, – минуты, когда Мазарини нуждался в ком-то, кому мог бы довериться со своими сомнениями. Высказать вслух то, чего нигде и никогда не высказал бы, не рискуя быть непонятым или даже осмеянным.

В последнее время кардинал особенно нуждался в нем как в собеседнике, от которого можно не таиться, а главное, которого в любую минуту можно было выставить за дверь, как только почувствуешь, что его присутствие становится обременительным. А что? Надежно и предельно удобно.

«Вас в любую минуту можно выставить за дверь – вот в чем ваша “ценность”, в чем прелесть общения с вами, де Жермен, – саркастически поставил самого себя на место секретарь. – Причем в этом вся философия вашего бытия».

– Папский нунций все еще здесь? – вырвал его кардинал из потока пленительного самоистязания.

Виконт де Жермен красноречиво пожал плечами: дескать, где же ему еще быть? Но тут же произнес:

– Я успел переговорить с ним.

– И что он вам поведал? Только цитаты из писаний от Матвея и последней буллы понтифика прошу исключить.

– Если их в самом деле исключить, а также исключить все, что касается дорожных приключений и приверженности папского нунция церковным догматам, его рассказ тут же превратится в сплошное богохульство. Как, впрочем, и сказание обо всех…

– Он прибыл сюда с посланием от папы римского? – нетерпеливо прервал первый министр словоизлияние своего секретаря.

– Похоже на то. – Видя, сколь мучительно смотрит кардинал на него и на дверь, которую он прикрывает собой, словно последний защитник – ворота крепости, де Жермен мысленно рассмеялся. Он представил себе, как Мазарини не хочется сейчас принимать этого посла. Как после трудного разговора с королевой, о чем можно было догадаться по выражению его лица.

– Мазарини вообще никого не хочется ни принимать, ни хотя бы видеть.

– Так чего же вы тянете, Франсуа?! – вдруг взорвался кардинал именно в ту минуту, когда сознание секретаря достигло наивысшей точки сочувствия своему патрону. – Что вы морочите мне голову?!

– Как бы я посмел, ваше высокопреосвященство?!

– Тогда, кто позволил вам томить в приемной папского нунция?!

– Виноват, ваше высокопреосвященство, – попятился де Жермен. – Разве вам не известно, что двери кабинета первого министра должны открываться перед папским нунцием с такой же легкостью, с какой перед самим папой римским открываются ворота рая?

– Как всегда, непростительно виноват. Сейчас же принесу нунцию свои искренние извинения.

– И вы их непременно принесете, причем в самой вежливой, искренней форме.

3

Неслышно приблизился слуга и наполнил кубки вином. Другой слуга появился с подносом, на котором лежали тарелки с мелко нарезанным, поджаренным мясом и зеленью.

– Видите ли, – Хмельницкий настороженно посмотрел на графа де Брежи, еще не решив, следует ли ему быть до конца откровенным с чужеземным послом. – Вчера я беседовал с гонцами тех полутора тысяч реестровцев, что согласились ехать во Францию. Честно скажу: всякого пришлось наслушаться от них. Оказывается, за то время, пока мы вели переговоры во Франции, многие пункты договора, заключенного между украинским казачеством и правительством Речи Посполитой, шляхта успела грубо нарушить.

– Как посол я не имею права вмешиваться в отношения между правителем этой страны и его подданными, сколь бы сложными и трагическими они ни представали.

– Вмешиваться вы не имеете права, согласен, однако проникнуться пониманием этих сложностей…

– Проникнуться – да, это позволительно даже послам, – хитровато ухмыльнулся де Брежи.

– Потому и говорю, что все привилегии казачьей старшины, все обещания не окатоличивать веру нашу греческую, все клятвы поддерживать казачество в борьбе против Крымской и Буджацкой орд – остались на бумаге да в льстивых словах.

– Увы, дипломатам это давно знакомо, – мрачно поиграл желваками де Брежи. – Хотя понимаю, что это не облегчает тяжести ваших раздумий.

– Вот они, раздумья эти, как раз и подсказывают, что сейчас мне лучше находиться неподалеку от Чигирина, поближе к Сечи. Ну да об этом мы еще поговорим. Ваше здоровье, господин посол. За свободную Францию. Чтобы ни один враг никогда не смел терзать вашу землю и ваш народ.

Только сейчас Хмельницкий понял, чего ему не хватает в этом мрачноватом, обагренном пламенем камина зале, – распятий. Сотни распятий, собранных в домашнем кабинете де Брежи, – вот что способно было возродить ту атмосферу христианского сострадания, которая царила при их первой встрече и которая развеивалась официальностью нынешнего приема.

– И за свободную Украину, – добавил граф, проницательно глядя на Хмельницкого.

– Вот именно, за свободную!.. – откликнулся полковник.

Французу все больше нравился этот мужественный человек. Как дипломату ему все отчетливее виделись в словах и поступках, в самой манере полковника вести переговоры – обстоятельность и дальновидная мудрость государственного деятеля, которого так важно иметь сейчас в Украине, и без которого она вряд ли сможет возвыситься до собственной короны. Независимо от того, скольких атаманов-рубак, скольких вождей крестьянских восстаний она еще взлелеет в своем лоне, сколькими мужественными рыцарями осенит свою историю.

– Мне приходилось бывать в ваших землях. К тому же в посольство стекается немало вестей обо всем происходящем в украинских провинциях. Хотел бы, чтобы вы видели во мне человека, отлично понимающего ваши тревоги. Всеобщее молчание было лучшим способом одобрения его слов.

– Может случиться так, что командование казачьим корпусом мне действительно придется передать полковнику Сирко. В таком случае просил бы вас, господин де Брежи, как можно деликатнее объяснить ситуацию принцу де Конде, а главное, кардиналу Мазарини.

Посол с недоверием и, как показалось Гяуру, почти с ужасом посмотрел на Хмельницкого. Полковник, на которого в Париже уже рассчитывают как на командира наемного казачьего корпуса, срывает договор, беспардонно отказываясь ехать во Францию. Как это будет воспринято, причем не только в Париже? Как истолковано? Как должен чувствовать себя он, граф де Брежи, рекомендовавший Хмельницкого в качестве предводителя казаков-наемников?

Только сотканное из десятилетий посольского опыта долготерпение графа удержало его от целого десятка вопросов и вполне естественного в подобной ситуации негодования. В глубоком молчании он сжег все свои «почему», испепелил возмущение и, поразив присутствующих своей выдержкой, совершенно спокойно, с подбадривающей улыбкой произнес: