Читать книгу ""Загадка" Смерша - Николай Лузан"

Внизу хлопнула входная дверь. Под тяжестью шагов жалобно заскрипели ступени деревянной лестницы. Перед кабинетом они затихли. Прошла секунда-другая, и громкий стук всколыхнул напряженную тишину штаба. Гофмайер разрешил войти. Дверь распахнулась. Зверев с Остапчуком втащили в кабинет парашютиста и, придерживая его под руки, застыли у порога. Гофмайер цепким оценивающим взглядом пробежался по нему.

Невысокого роста и далеко не богатырского телосложения русский не произвел впечатления. Мимо такого пройдешь и не обратишь внимания. Сделав шаг вперед и покачиваясь с пятки на носок, Гофмайер продолжал буравить парашютиста холодным взглядом. На обмороженном и затекшем от кровоподтеков лице жили одни жгуче-черные глаза. В них он увидел то же, что десятки раз наблюдал у арестованных подпольщиков и партизан. В глазах парашютиста полыхал огонь ненависти.

«Швайн! Упрямый фанатик!» — подумал Гофмайер, и его охватило жгучее желание растоптать парашютиста. С трудом подавив вспышку ярости, он, тяжело ступая, вернулся к столу и, развалившись в кресле, намеренно выдержал долгую паузу.

Тепло, исходившее от русской печки, отогрело заиндевевшее на морозе лицо Виктора. Кусочки льда на бровях, ресницах растаяли и бурыми ручейками заструились по щекам. Он тряхнул головой. Потолок со стенами перестали кружиться, и перед ним, как сквозь туман, проступили размытые силуэты. Серебряное шитье погон выдавало в них офицеров. За их спинами с парадного портрета таращился пучеглазый фюрер.

В наступившей тишине было слышно лишь звонкое потрескивание поленьев в печи. Затянувшемуся молчанию, казалось, не будет конца. Первым терпение иссякло у Штейнблюма. Он шагнул к Виктору, но, наткнувшись на колючий взгляд Гофмайера, остановился. Тот, сохраняя каменное выражение лица, начал допрос. Не получив ответов, он кивнул Штейнблюму, и тот пустил в ход кулаки. Один из ударов пришелся на поврежденный позвоночник Виктора. От нестерпимой боли в его глазах все потемнело, и, теряя сознание, он повалился на Зверева.

К жизни Виктора вернул сладковато-холодный привкус на запекшихся от крови губах. Он с трудом их разжал, и живительная влага тонкой струйкой полилась в пересохший рот. Чьи-то заботливые руки осторожно касались лица и смоченной в воде тряпицей очищали от сукровицы. Виктор открыл глаза и, освоившись с полумраком, увидел перед собой три склонившиеся фигуры. Слабые лучи солнца, проникавшие в камеру через крохотное зарешеченное оконце, падали на исхудавшие, в ссадинах и ушибах лица.

Его сокамерниками в тюрьме тайной полевой полиции оказались доктор Потапов, снабжавший партизан медикаментами, и два разведчика из отряда дяди Вани — Николай и Владимир. Они оказались единственными из группы, которая должна была принять посланца с Большой земли — разведчика Северова, захваченного карателями в плен. С их помощью Виктор стащил с себя ватник, телогрейку и, превозмогая боль в позвоночнике, перекатился на живот. Доктор склонился над его спиной и не удержался от горестного восклицания.

Между лопаток синюшными пятнами проступили места ушибов. Пальцы Потапова осторожно касались их и позвонков. Виктор терпеливо переносил боль, пульсирующими ударами отзывавшуюся в затылке, и коротко отвечал на вопросы доктора. Его слова вызвали у Потапова вздох облегчения: он не обнаружил переломов. После перевязки конвой вывел его из камеры, и в ней на время установилась тишина.

Первым ее нарушил Николай. Ему не давала мысль о предательстве. С ним соглашался Владимир. Их доводы показались Виктору убедительными. Об этом говорили сухие факты. Гибель двух групп подрывников и, наконец, засада (а в этом Николай с Владимиром не сомневались ни минуты) на месте десантирования Виктора не могли быть простой случайностью. По их твердому убеждению в отряде дяди Вани действовал коварный и подлый враг. Но кто именно, партизаны не могли даже предположить. Чаще всего ими упоминался некий Сафрон. Именно с его появлением в партизанском отряде Николай связывал все последние неудачи и гибель товарищей. Проклиная предателя, он и Виктор жалели только об одном, что перед смертью не смогут поквитаться с ним.

Близкая смерть не вызывала в Викторе паники и ужаса. С мыслью о ней он уже свыкся. На фронте ему не раз приходилось смотреть ей в глаза. Но тогда рядом с ним сражались товарищи, в руках была винтовка, и свою жизнь он не собирался задешево отдавать. Здесь же, в этом каменном мешке, он ничего не мог сделать своим врагам, и ему оставалось только смириться и ждать смерти. Безысходность подтачивала волю, а дремавший где-то в глубине души страх холодными волнами подкатывал к горлу и перехватывал дыхание. Обостренный опасностью слух ловил каждый шорох и звук за дверью. Сердце начинало учащенно биться, когда в коридоре раздавались шаги. Он ждал вызова на допрос и понимал, что он может стать последним в его жизни.

Время шло, а его все не вызывали. По длинным зубастым теням, скользившим по щербатой стене, Виктор догадался, что день подошел к концу. В камере потемнело, и через несколько минут она погрузилась в кромешную тьму. Вместе с ней усилился мороз и острыми иголками принялся покусывать ноги и руки. Пленники, чтобы сохранить частичку тепла, сбились в кучку. Виктор оказался в середине и, согретый телами товарищей, не заметил, как погрузился в полузабытье. Лязг засова на двери камеры и визгливый скрип ржавых петель вернули его к страшной действительности. Он поднял голову. На пороге возник Зверев. Задрав кверху немилосердно коптившую керосиновую лампу, каратель пробежался злобным взглядом по лицам пленных, остановился на Викторе и приказал следовать за ним.

Превозмогая боль в спине, Бутырин на непослушных ногах вышел из камеры и с трудом дотащился до окованной железом двери. Зверев открыл ее и подтолкнул вперед. Виктор оказался в мрачной, напоминающей могильный склеп, камере. Перед его глазами двоились размытые фигуры Гофмайера и Штейнблюма. Небрежно развалившись на стульях, они оживленно разговаривали. В углу, у пышущей жаром печи чем-то погромыхивал третий. Виктор остановил на нем взгляд и поежился.

Резиновый до самых пят фартук на груди угрюмого бородача и болтавшаяся на поясе плетка говорили сами за себя. Его узловатые пальцы неспешно перебирали разложенные на кухонном столе вязальные спицы, цыганские иголки, щипцы и ножи. Виктора бросало из холода в жар, и липкий пот заструился по щекам. Это не укрылось от Гофмайера, и на его холеной физиономии появилась зловещая ухмылка. Выдержав долгую паузу, он кивнул Звереву и бородачу!

Они набросились на Виктора и, легко подавив сопротивление, привязали веревками к лавке. Затем Зверев поднял с пола клещи, выхватил из пламени головешку и, поигрывая ею, то приближал, то отдалял от лица жертвы. От нестерпимого жара на голове Виктора начали гореть волосы, и зловонный запах пополз по камере.

Гофмайер брезгливо поморщился и кивнул Штейнблюму. Тот поднялся со стула, прошел к двери и, приоткрыв ее, окликнул надзирателя. Из коридора донесся шум шагов, и на пороге возник Николай. Зверев и бородач взялись за него. Между ними завязалась отчаянная борьба, но силы оказались неравны. Палачи опрокинули Николая на соседнюю лавку и привязали к ней.

Бородач, смахнув пот со лба, взялся за клещи и вытащил из огня головешку. У Виктора перехватило дыхание. Он не чувствовал соленого привкуса крови, сочившейся из прокушенной губы. В нем все трепетало в предчувствии адской боли. Гофмайер бросил на него испытующий взгляд и кивнул палачу.