Читать книгу "Фактор "ноль" - Морис Дантек"

Когда я пришел в сознание, то обнаружил, что лежу под кучей дымящихся обломков рядом с телом секретарши, с которой разговаривал десять минут назад. От нее не осталось ничего, кроме имени, которое позже будет выгравировано на мемориальной стене.

Биосистема, вживленная у меня между лопатками, подала сигнал инициализации. Вот. У меня появилось новое тело. Новая структура ДНК. Новый мозг. Я стал другой личностью. Новое имя, новая жизнь. Прошлого я лишился, но память сохранил. Истории у меня больше не было. Мне оставалось написать ее. Настоящее представляло собой зону полного разрушения. Будущее походило на потухшую звезду.

Я посмотрел на распростертую рядом девушку. Повсюду лежали тела, ни одно из них не шевелилось. Некоторым из них недоставало рук или ног. Что ж, я правильно все рассчитал. Мы были в зоне действия ударной волны и увлекаемых ею обломков, но довольно далеко от эпицентра пожара.

Ей повезло. Ее тело, быть может, найдут, хотя бы некоторые его части. Те, кто умер, задохнувшись и сгорев на этажах, расположенных над самолетом, уже стали тенями в сумраке. Стали пеплом, который скоро смешается с раздробленным в порошок бетоном башни.

Я ведь знал обо всем этом.

Потому я здесь и оказался. Потому я пришел сюда возродиться, после того как пришел сюда умереть.

Я все знал. Все – с точностью до минуты, словно проследил за ходом катастрофы по CNN, только неделями раньше.

Телевизионный экран, подключенный к каналу Времени, показал мне все необходимые кадры. Для нас в этом нет ничего особенного, мы уже очень давно сделали из своей центральной нервной системы настоящее оружие. Такое событие не могло ускользнуть от новейшего оборудования, каковым является мой мозг.

Да. Я знал все. Самолеты, расписания, аэропорты отправления, маршрут, точки столкновения и так далее. Все. Где. Когда. Как. Кто.

Все, кроме самого главного.

Я не знал, что буду делать я. Это была сумеречная зона, мертвое пространство моей сверхинтуиции. Я должен был прийти сюда. Я должен был умереть здесь с тем, чтобы здесь же возродиться, в последний раз изменив тело-личность не в клинической тиши моей подпольной лаборатории, а прямо в центре катастрофы, при помощи вживленной в спину портативной системы. Я возродился так, словно был навеки связан с человечеством, за которым шпионил до этого, как энтомолог, наблюдающий за колонией насекомых. Но что потом? После этого возрождения? Ничего. Я ничего об этом не знал. Здесь, как я догадывался, начиналось пространство моей свободы. Территория, освещаемая лишь собственными поступками. То есть наступал тот самый решающий миг, после которого в любой момент может стать слишком поздно.

Катастрофа была удачной. В этом смысле удачной. То, что я собирался сделать, несомненно, явится лишь особой концентрацией тех деяний, которые люди совершат в течение следующего столетия, начавшегося с этого самолета и этой башни.

Это будет неожиданно и почти незаметно. Это будет постепенная, шаг за шагом, инверсия того, что сделали исламские камикадзе. Это будет секрет.

Да, катастрофа была удачной.

Я нахожусь на девяностом этаже Северной башни. Точное время – восемь часов сорок шесть минут и сколько-то секунд. На двух этажах подо мной и на десяти этажах надо мной горят рассыпавшиеся в порошок обломки самолета. Огромные грубые отверстия в потолке, в стенах и в полу. Широкие оконные стекла разлетелись в пыль на всех четырех сторонах здания так же, как и горизонтальные перегородки, отделявшие кабинеты друг от друга, сметенные и разодранные в клочья, словно листы бумаги, вне зависимости от того, где они когда-то стояли. Этажи прямо над остатками самолета стали единым костром с белыми вспышками, адом сверхвысокой температуры. Я чувствую его испепеляющий жар, обдувающий мое новое тело раскаленным ветром, я чувствую его в каждой частице вдыхаемого мной пыльного воздуха, я его чувствую так, словно горящие угли находятся в каждом нейроне, подключенном к «здесь и сейчас». Я знаю, что у меня остается мало времени до того, как нижние этажи постигнет та же участь, что этажи в зоне удара и те, что находятся непосредственно над ними. Пространство, отделяющее меня от этого круга ада, частично охвачено пламенем. Место, где нахожусь я, уже затянуто плывущим со всех сторон коричневым и серым дымом, залито потоками жидкого огня, усеяно занимающимися повсюду мелкими кострами. На поверхности сохранившихся стен вспыхивают пылающие венчики, сплошь испещренный трещинами пол покрыт золотыми лужами. Наверху, надо мной, сквозь проломы разных размеров можно увидеть картину апокалипсиса с раскаленными торнадо, обвивающимися вокруг обнажившихся основ конструкции, световыми туннелями, полными страшного жара, шарами пламени, трепещущими, словно ядерные сердца во время синтеза. Все это объято тяжелыми серыми тучами, неустанно наступающими на этажи, проникающими в трещины, в щели, в звездообразные пробоины. По металлическим опорам башни ползет жидкий огонь, словно вытекающее из кузнечного горна расплавленное золото.

Я только что родился в самом Аду, я только что родился в Мире Людей.

2. Девяносто первый этаж

Катастрофы такого масштаба – источник парадоксов. Так, одним из первых последствий любого пожара становится невозможность что-либо увидеть.

Конечно, ведь появляется дым, который, благодаря вентиляции, проникает всюду. Пробивающийся сквозь густые клубы дыма свет пламени странным образом подчеркивает окружающую темноту, или, лучше сказать, ощущение слепоты, подобное тому, которое возникает тогда, когда фары наталкиваются на плотную пелену тумана.

Кроме того, самолет погрузил здание в травматический хаос, окутавший его высокий остов крошечными дымящимися, повисшими в солнечном воздухе осколками, дополняемыми торнадо сажи, с воем вырывающимся изо всех отверстий выше девяносто второго этажа. Поэтому солнце превратилось в бледное воспоминание, проглядывающее сквозь смешение дымов различного происхождения, а главное, прекратилась подача электричества. Мгновенное затемнение. Всеобщая авария. Ночь. Ночь среди бела дня.

В таких случаях даже ясным, солнечным утром любая башня с огромными стеклянными окнами – вроде той, в которой я нахожусь, – немедленно погружается в полную темноту.

В такие моменты понимаешь, что для современного урбанистического сооружения день и ночь – это одно и то же явление, управляемое разницей электрического сопротивления. В такие моменты понимаешь, что город – это устройство, которое может сломаться так же легко, как обычный стартер. Что же тогда говорить об одной из его башен, пусть и самой высокой?

Особенно самой высокой.

Я слышу отчаянные крики всех застрявших в лифтах людей, я слышу, как они стучат по металлическим стенкам, в то время как огонь, возможно, уже начинает превращать кабины в жуткие духовки, подвешенные над сотней этажей пустоты.

Да, я нахожусь здесь и сейчас, и если виден свет, то лишь тот, что может в любой момент уничтожить.

Но что же я должен делать? Что же я должен делать здесь и сейчас, посреди Ада?