Читать книгу "Череп со стрелой - Дмитрий Емец"

Возможно, Сашку и не отправляли бы одного так скоро, но ситуация была почти тупиковая. Действующих шныров становилось все меньше. Родион выбыл. Вадюша вообще не нырял. Первоубитый во всех войнах Гоша и кухонная Надя не ныряли тоже. Рузю отпускать было опасно. Он два раза нырнул бы нормально, а в третий забыл бы затянуть подпруги, чтобы лишний раз не потревожить лошадку, и воткнулся бы в асфальт. Девица Штопочка стала такая злая, что последние месяцы чаще гонялась за берсерками, поскольку двушка перестала ее пускать, дожидаясь, пока она несколько подостынет.

А тут еще у Меркурия, одного из главных добытчиков ШНыра, начались носовые кровотечения, и это было как удар шилом в сердце. В первый раз это случилось с ним в начале марта. В морозный ясный полдень Меркурий поднялся высоко в небо и, щурясь от слепящего солнца, разом отражавшегося от облаков и от снега, ощутил головокружение, заставившее его покачнуться в седле. Прислушиваться к себе было не в привычках Меркурия. Он сердито куснул нижнюю губу, рукой в перчатке ткнул себя в лоб и, припустив повод, толкнул Митридата шенкелями.

Тот послушно сложил крылья и резко клюнул вниз. Дальше все шло как обычно: ледяной ветер в лицо, вырывающий из седла. Клочья облаков. Медленно вращающееся, точно громадной ладонью проворачиваемое, поле с картонками копытовских пятиэтажек, казавшихся ненастоящими, точно на пластилиновом макете Витяры. Меркурий все это видел сотни раз и ничему не удивлялся. Но за несколько мгновений до того, как слиться с пегом и с ним вместе прорваться за границу миров, что-то влажно хлюпнуло у него в носу, точно он получил сильный удар кулаком.

Меркурий все же не растерялся и нырнул, но потом, уже на двушке, пройдя через болото, обнаружил, что его усы и борода залиты кровью. Он долго сидел у ручья, умывался. Потом лежал на спине, дожидаясь, пока кровь остановится. Сердце стучало с провалами, не прощая себе собственной слабости. Надеясь, что сосуды закрылись, Меркурий переворачивался, но при малейшей попытке встать кровь опять начинала хлестать. Закончилось все тем, что четыре часа спустя он прибыл в ШНыр с пустой сумкой, не прорвавшись даже к скалам Подковы. Ноздри у него были забиты пропитанным кровью мхом, расширенные крылья носа, делали Меркурия похожим на льва.

Через два дня Меркурий пытался нырнуть снова, потом еще один раз, но результат был все тот же. Причем в третью попытку сосуды лопнули, даже не дождавшись, пока пег начнет снижаться, – еще при взлете. Меркурий вернулся в ШНыр и с неделю метался у себя в комнате, точно угодивший в капкан волк. Потом сделал еще одну попытку, забив нос ватой и зажав ноздри деревянной прищепкой, но это оказалось только хуже, потому что кровь все равно просачивалась из-под прищепки, но уже не наружу, а в горло, воздуха не хватало, и вдобавок вата оказалась не хлопковой, а с какой-то примесью и на двушке начала плавиться.

Подавшись уговорам Кавалерии выждать месяц или два, Меркурий больше не нырял, но его часто видели стоявшим на поле у пегасни и с тоской глядящим в небо.

– Пенсионер, – говорил он мерину Бинту. – Старая кляча. Куда тебе на двушку. Сено будешь. Жевать.

Мерин вскидывал от кормушки морду и фыркал, точно понимал, что говорят совсем не о нем, но все равно соглашаясь принять это на свой счет.

Сашка шел и думал не о том, что, если он найдет красную закладку, неведомый ему мальчик обретет зрение, а о том, что вот в амуничнике уздечки небось повесили у окна, а стекло треснутое. Влажные ремни задубели, и их натурально приходится ломать об колено. Пока расстегнешь подбородный ремень, раздерешь пальцы.

Несмотря на ранний час, Меркурий уже был в пегасне. Порой шнырам казалось, что он теперь совсем отсюда не уходит. Его нос мерцал. В бороду вплелись несколько соломинок, сосулька и кусочек яичницы. Сашке Меркурий обрадовался: ему хотелось поговорить. Зачищая огромному Аскольду переднее копыто перед сменой подковы, он поучал:

– Когда надо. Выжить. Насекомых варят. Или тушат. Можно добавлять. В суп. Моллюсков варят. Змеям отрезают. Голову. Но не снимают. Кожу. Лягушкам снимают. Кожу. Зажаривают на палочке. Старых птиц варят, а молодых. Жарят. На открытом. Огне.

Слушать рубленую речь Меркурия можно было бесконечно. Она укачивала как волны. О выживании, полетах, двушке и пегах он знал все. Прочим же не интересовался. Про Меркурия в ШНыре ходил анекдот. Будто кто-то когда-то подошел к нему и спросил: «Какие вы знаете падежи?» – «Падеж скота. Большое. Горе», – не задумываясь, откликнулся он.

Помогая Меркурию, Сашка задрал Аскольду копыто. Велев ему не отпускать его, чтобы Аскольд не поставил копыто в навоз, Меркурий отправился за новой подковой.

Слышно было, как он громогласно узнает у появившегося в пегасне Кузепыча:

– Подкова. Где. Вопросительный знак. Буду злиться.

– Да что я – рожу ее, якорный пень? Нет у меня! – вопил Кузепыч.

– Как бревна на нем возить. Ты первый. Ищи давай.

– Да что я – на свою дачу их вожу? Можно подумать, мне одному все надо! – отбивался Кузепыч. Но отбивался вяло, под натиском Меркурия постепенно отступая к своей кладовке, ключ от которой был только у него. Затворившись в кладовке, Кузепыч прикрыл дверь перед носом у Меркурия и выглядывал из-за нее, как рак-отшельник из своей раковины.

– Отойди!

– Зачем.

– Просто отойди, и все.

– Боишься. Подгляжу.

– Ничего я не боюсь! Отойди!

Вскоре вернулся довольный Меркурий. В ручищах у него поблескивала новая подкова. Видимо, Кузепыч все-таки родил ее и роды прошли успешно. Подкова была очень хороша.

– Готово. Но лучше б ты. Чаще летал, – сказал Меркурий Аскольду, когда подкова встала на место.

Огромный жеребец шумно вздыхал и, раздуваясь боками, смотрел на Меркурия, как толстый поэт, втянутый в бесконечный домашний ремонт и – что самое ужасное – уже начавший получать от него тайное, тщательно скрываемое от всех удовольствие.

– Чего держишь. Отпускай.

Сашка с облегчением выпустил ногу Аскольда и незаметно потряс руками. Сын Роксоланы и Паровоза, пусть даже и стоявший на трех ногах, весил не меньше маленького трактора.

Меркурий одобрительно взглянул на Сашку. Он догадывался, что Аскольд не пушинка, но ему было интересно, выдержит Сашка или запросит пощады. И то, что Сашка пощады не запросил, ему нравилось.

– Ты сегодня. Ныряешь. На ком, – спросил Меркурий.

– На Сахаре, – сказал Сашка.

Сахар был пег якутской породы, недавно доставленный из небольшого города, который когда-то был городом ямщиков, а теперь стал городом шоферов. Постоянной базы у шныров там не было, и маленький табун – три кобылы и жеребец – круглогодично пасся на речном острове, где за ними смотрел хромой сторож, пчела которого, по словам Кавалерии, умерла от лени. Говорилось это обычно таинственно, и мало кто понимал, чья лень имелась в виду: сторожа или пчелы.