Читать книгу "Дверной проем для бабочки - Владимир Гржонко"

Глава первая

С днями рождения всегда происходит невероятная путаница. Если вдуматься, то тридцать третий день рождения означает тридцать четвертую годовщину твоего появления на свет. Или это не так? А может быть, процедура разрешения от бремени столь неаппетитна, да и сам новорожденный — лиловый и скользкий — столь малопривлекателен, что не только родителям, но и родственникам гораздо проще и приятней чествовать розовенького и пухлого годовалого бутуза. Отсюда, наверное, и путаница в датах.

Как бы там ни было, Билли МоцЦарт, отдаленный, но совершенно прямой потомок великого композитора Вольфганга Амадея Моцарта, не любил свой день рождения. Эта нелюбовь отчасти была отголоском давнего детства. Дедушка, мистер МоцЦарт-старший (именно он зачем-то переделал известную фамилию на шотландский лад), увлекшийся на старости лет никчёмными поделками, подарил трёхлетнему Билли собственноручно изготовленный картонный домик с настоящими и очень хрупкими оконными стёклами. В том, что стёкла были настоящими, Билли тут же и убедился. Дед хмуро посмотрел на порезанный пальчик с яркой капелькой крови, отвернулся и с тех пор никаких подарков не делал. Отец, мистер МоцЦарт-младший, однажды решив, что подарил Билли более чем достаточно, а именно жизнь, такими «пустяками», как дни рождения сына, не интересовался никогда. Свою мать Билли помнил очень смутно: она исчезла, когда он был совсем маленьким.

Сестра отца тётка Эллен — невысокая худенькая женщина с круглым лицом толстушки — обычно недоумённо приподнимала тонкие брови и объясняла, что мать уехала по делам. И тут же отсылала его к роялю (надо ли говорить, что Билли с рождения была уготована судьба великого музыканта?). Точно так же недоуменно она округляла и без того круглые глаза, когда Билли интересовался, почему ему нельзя спать в одной постели с горничной, или что за странную резиновую штуку почти ежевечерне выносят из тетушкиной спальни, после чего она сама, не по годам быстро, бежит в туалетную комнату. И почему, например, ему нельзя отпраздновать день своего рождения… Тогда Билли думал, что это не он задает все эти неприличные вопросы, а они кружатся в воздухе сами по себе, выписывая петли вокруг тёти Эллен, время от времени присаживаясь то на ее большой нос, то на подбородок. Билли казалось, что промолчать было бы даже невежливо, как нехорошо и невежливо не заметить случайно попавший в чужую тарелку кусочек пластилина. К десяти годам Билли обнаружил, что неудобные вопросы кружат и вокруг него тоже, и понял, что, как мухи к подгнившим фруктам, такие вопросы слетаются ко всем. кому есть что скрывать. Больше Билли никогда не расспрашивал тётку о матери, хотя догадывался, что с её исчезновением связана какая-то неприятная или неприличная история.

Он перестал дружить с мальчишками в своем классе, у которых, вероятно, не было тёти Эллен, и поэтому они не только засыпали Билли нехорошими вопросами, но и придумывали ещё более отвратительные ответы. А когда потом в школе докопались, что он дальний, но совершенно прямой потомок великого композитора… В общем, Билли МоцЦарт очень не любил многие вещи и в том числе свой собственный день рождения…

Билли уныло сидел на кровати и смотрел в окно на Центральный парк. С семнадцатого этажа ухоженный парк казался диким лесом. Билли подумал, что вот уже много лет этот лес представляется ему по утрам заманчивым и волшебным, а в темноте, освещаемый редкими, по-вечернему приглушенными фонарями, — жутковатым и непредсказуемо недобрым. Он слышал множество страшных и, наверное, не очень правдивых историй о том, что происходит в парке с наступлением сумерек. Иногда по ночам Билли специально подходил к огромному, во всю стену, окну у себя в спальне и вглядывался в тёмный прямоугольный провал в никуда, похожий на дочерна сожжённый пирог посреди бессонного, расцвеченного огнями города. И представлял себе все те мерзкие и жестокие, почти фантастические вещи, которые, может быть, творятся где-то там, внизу, в эту самую минуту. Но отсюда, из безопасной спальни, ночной парк смотрелся хоть и страшноватым, но привлекательным, словно престарелая проститутка у фонаря, которая привлекательна не сама по себе, а только как воплощение греха и преодолённого запрета.

Билли глубоко задумался и совсем забыл о том, что его ждёт отвратительный день. Но всплеск воды за стеной — казалось бы, совершенно мирный звук — заставил его вздрогнуть и отвернуться от окна. Сегодня, в его тридцать третий день рождения, ему предстояло множество неприятных дел. Билли встал, слегка поёжился, покорно надел махровый халат и открыл дверь в смежную со спальней комнату. Там всё было так, как обычно бывало по утрам: в большом неправильной формы бассейне плескалась новенькая — Изабелла, а у входа в зимний сад стояла неизменная тётушка Эллен в длинной байковой ночной рубашке с накинутым на плечи пледом. Они вернулись в спальню, тётка, не расставаясь со своей утренней чашкой кофе, повозилась с ключами и наконец кивнула:

— Пять минут, дорогой мой!

Билли скинул халат и, выбежав обратно к бассейну, торопливо полез в воду, к помахавшей ему рукой Изабелле. Тётушка громко фыркнула в чашку, и этот — такой неожиданный в гулком помещении — звук, казалось, подтолкнул Билли в спину. Он сделал глубокий вдох и сразу же поплыл к дальнему краю бассейна, глядя на мозаичное дно. Ничего не изменилось, подумал он, и никогда не изменится. Хотя, конечно, сама по себе эта короткая ежеутренняя свобода всё равно хороша…

Он добрался до бортика, неуклюже развернулся и поплыл обратно. Где-то на середине бассейна его догнала Изабелла, поднырнула под него и засмеялась под водой, отчего сразу стала похожей на объевшуюся мыла лягушку. Билли не очень любил бассейн, он вообще не любил воду, и эта проказница Изабелла была ему сейчас просто невыносима. Впрочем, предыдущая девица, Диана, тоже любила баловаться в воде. Хотя та была широкобедрой, с большой, на удивление крепкой грудью; а Изабелла, наоборот, тоненькая и плоскогрудая. Только соски были большими, тёмными, продолговатыми и выпуклыми. Но вот что странно: на обеих столь непохожих друг на друга девиц он реагировал одинаково. Наверное, потому, что редко заглядывал им в лицо. Внизу живота заныло, и Билли счел себя вправе не доплывать до ступенек. Он опустил ноги на дно и смахнул с лица брызги.

Изабелла уже сидела на бортике бассейна и болтала ногами. Капли воды на ее грудях почему-то не падали, а покачивались и сверкали в тёплом свете боковых ламп. Билли даже показалось, что Изабелла — конечно же, весьма легкомысленная особа — умудрилась сегодня, в его честь, повесить на свои соски бриллиантовые сережки. Наверное, это было игрой воображения. Он почти уже вылез из воды, когда Изабелла вдруг резко вскочила — он заметил, что она вообще все делала порывисто — и, взвизгнув, убежала. Билли взглянул на появившуюся в дверях тётушку. Та закивала головой и показала ему большой секундомер, который держала в руках.

— Пять минут ровно, можешь мне поверить, ровно пять.

Билли кивнул головой, ещё сам не понимая, доволен ли он тем, что время уже вышло, или разочарован. Тётушка демонстративно смотрела в сторону. Ну-ну, подумал Билли, какая разница. И побрёл под душ. В прошлый раз Изабелла долго вытиралась, и, только когда он ухватился мокрой рукой за край полотенца, приподнялась на цыпочки и набросила это полотенце ему на голову. Пока Билли разбирался с тяжёлой мокрой тканью, Изабелла, конечно, исчезла. Но сегодня Билли показалось, что она смотрела… Ну, в общем, пока он, как дурак, разглядывал ее грудь… Да какая разница! Тем более что сегодня день его рождения. Наверное, Изабелла знает об этом. Или не знает?