Читать книгу "Лейла, снег и Людмила - Кафа аль-Зооби"

– Андрей! Неужели ты?!

* * *

Вспоминая Андрея, Лейла каждый раз по привычке вспоминала свой первый учебный год в России, тогда еще Советском Союзе, – год их знакомства. Андрей быстро стал неотъемлемой частью целой картины, состоявшей из ситуаций, лиц и событий и запечатлевшейся в ее памяти в ореоле неповторимой романтики.

Со временем воспоминания того года превратились в нечто похожее на воспоминания второго детства. Она тогда пережила и испытала радость открытия – повторного открытия мира, в котором незнакомыми были не только язык, имена и лица, но в большинстве своем и сами понятия о вещах.

В то время Лейла еще непоколебимо верила, что те революционные принципы, убеждения и лозунги, которые она исповедовала, – абсолютная и бесспорная истина. И хотя этим святыням предстояло вскоре рухнуть в страшную пропасть сомнений, вкус той веры остался в ее душе, поскольку ее вера, независимо от своей сути и степени правильности, была благодатной почвой, на которой долго произрастали яркие мечты и большие надежды.

Приехав в Советский Союз, Лейла попала в совершенно новый для нее мир. Однако больше всего удивляли ее земляки – студенты постарше, которые громко и без смущения рассуждали на запретные темы, словно расстояние, отдалявшее их от родины, перечеркнуло все страхи и запреты. В то время она слушала их изумленно.

Рашид, бывший тогда лидером партийной организации, сразу уловил ее удивленный взгляд. И, подойдя к ней, сказал тихо – не из боязни быть услышанным, а чтобы успокоить ее:

– Ничего… ты тоже привыкнешь к свободе.

Лейла не стала спрашивать, какую свободу он имел в виду. Ей было понятно, что он имел в виду свободу политическую: не потому, что у «свободы» не существовало других значений, а потому, что все эти значения были далекими и казались незначительными по сравнению с этим.

И хотя Рашид говорил уверенным тоном, Лейла не принимала то ощущение безопасности, которое демонстрировали другие студенты. Они говорили и вели себя свободно, игнорируя запреты, словно их отдаленность от родины гарантировала им полную отмену этих запретов.

Позднее, спустя годы, Лейла поняла, что за их громкими голосами стояло не подлинное ощущение свободы, а желание выглядеть свободными.

Что же до нее, то политическая свобода продолжала казаться ей мечтой, пока однажды эта мечта не сверкнула на небосклоне. Случилось это, когда на одной из вечерних прогулок она вдруг обнаружила, что, остановившись, зачарованно смотрит на шелковый красный флаг с серпом и молотом, развевающийся высоко в небе. Это был настоящий флаг, водруженный на высокой мачте посреди широкой площади и окруженный прожекторами, освещающими его с земли. И площадь с прожекторами была настоящей, и флаг был действительно красный, и действительно пылал, как раскаленный уголь, в настоящем небе – бесконечном, покрытом черной бархатной шалью с капающими с нее звездами. Лейла глядела на полотнище, подняв глаза. По ее телу пробежали мурашки, словно она соприкоснулась с мечтой, увидела ее собственными глазами, – свободным, сильным, великим фактом, свершившимся в реальности. И она поверила, что это возможно.

И все же она долгое время не осмеливалась заговорить громко не только о политике, но и обо всем остальном. Ей требовалось самой услышать собственный голос, прежде чем она могла заговорить с другими. Каждый раз, когда она пыталась прислушаться к собственному голосу, он звучал слабо и глубоко внутри.

Первые трудности, связанные с жизнью в чужой стране, оказались не такими страшными, как она себе представляла. И хотя все вокруг нее было новым и непривычным, даже в самые острые моменты растерянности и сомнений она находила рядом Рашида, оберегавшего ее с отцовской заботой. Он просто находился рядом, молчаливый, готовый исполнить любое ее желание, как бы говоря: «Не бойся, я рядом, я всегда с тобой».

Рашид, побуждаемый горячим чувством патриотизма, всегда был готов прийти на помощь всем без исключения, причем совершенно бескорыстно, а порой даже в ущерб своим интересам, учебе, не жалея времени. Для него это было проявлением верности и преданности главному лозунгу его жизни: «Все во благо родины и коммунизма».

Внимание же его к Лейле со временем переросло в отеческую опеку. Именно так выглядели их взаимоотношения в глазах других, такими казались они и ей самой. Рашид взял на себя заботы обо всех ее делах – больших и маленьких. Помогал с учебой, водил в столовую, если она не успела поесть. Сколько раз, бывало, он останавливал ее посреди улицы, чтобы застегнуть ей верхнюю пуговицу пальто и уберечь от холода, как делают отцы. А однажды, когда в общежитии отключилось электричество, он немедленно прибежал и постучался в дверь, держа в руках свечи:

– Боялся, что останешься в темноте.

Сказав это и вручив ей свечи, он тут же ушел, – словно исполнив партийный долг.

В тот вечер она не стала зажигать свечи, а так и осталась сидеть в темноте, растерянная и разочарованная.

Они много времени проводили вместе, беседуя обо всем на свете, даже о таких важнейших вещах, как партийные заботы и критические замечания, обсуждать которые он имел право только со старшими по партии. Он откровенно говорил с ней обо всех своих личных и общественных волнениях и проблемах, кроме одной, о которой она надеялась услышать больше всего, хотя бы намеком… Но Рашид просто приходил и уходил, – до тех пор, пока она однажды не поняла, что в действительности он относится к ней как товарищ, возможно, как отец, или, в лучшем случае, как близкий друг, но не более.

Это случилось в один из субботних дней. Рашид зачем-то понадобился Лейле, и когда она стала расспрашивать о нем, то услышала в ответ такое, что заставило ее прекратить поиски навсегда: «Рашида бесполезно искать здесь по субботам и воскресеньям. Теперь он целиком отдает их Галине, своей русской подруге, живущей в другом районе города».

Рашид

Рашид приехал в Советский Союз на шесть лет раньше Лейлы, обуреваемый революционными идеями. В его воображении еще горел образ Матильды – любимой, подруги и товарища, чудесно воспетый в стихах прославленного Пабло Неруды. Рашид знал эти стихи наизусть. Со временем он выдумал себе собственную Матильду и на двери платяного шкафа в общежитии начертал крупными буквами:

Почисти мне винтовку, товарищ.

Поцелуй меня еще раз, подруга.

Рашид написал эти стихи, хотя образ любимой и подруги был разрушен, как только он оказался в Ленинграде. Ему было странно, что те светлоглазые полные девушки, фотографии которых он разглядывал раньше в номерах журнала «Спутник», переведенных на арабский язык, управляющие тракторами, стоящие у заводских станков или работающие на полях среди пшеничных снопов, – эти девушки ничего не понимали ни в политике, ни в революционной борьбе. Тем не менее, они терпеливо слушали, когда он на своем ломаном русском языке пытался описать ужасы капитализма, как человек, приехавший из страны, страдающей от его колониального гнета. Слушая его, девушки старательно изображали на лицах сочувствие и понимание, особенно когда речь шла о бедственном положении рабочих в его стране, о женщинах, борющихся за равные права с мужчинами, о том, как дорого стоят обучение и лечение, о тюрьмах, репрессиях и коррупции. Он рассказывал с энтузиазмом, твердо веря, что интернациональный долг обязывает его просветить этих светловолосых девушек, открыть им глаза на правду.