Читать книгу "Клиника. Анатомия жизни - Артур Хейли"

Доктор Макмагон отпустил руку больного и выразительно посмотрел на остальных. Слова были не нужны, и сестра Пенфилд зафиксировала в истории болезни время смерти — десять часов пятьдесят две минуты.

В коридорах, куда выходили двери общих палат и палат для частных больных, наступило временное затишье. Утренние назначения сделаны, врачебные обходы закончены. Новая волна суеты наступит к обеду, а пока некоторые медсестры отправились в столовую выпить по чашке кофе, а другие остались на постах, чтобы закончить записи в картах.

«Жалобы на непрекращающиеся боли в животе», — записала сестра Уилдинг в карте одной больной и хотела было перейти к следующей строчке, но передумала.

Во второй раз за это утро седовласая Уилдинг, бывшая в свои пятьдесят шесть одной из старейших медсестер отделения, сунула руку в карман медицинской формы и извлекла оттуда уже дважды прочитанное ею письмо, пришедшее на адрес клиники. Из конверта, когда она его открыла, выпала фотография юного младшего лейтенанта флота, стоящего под руку с красивой девушкой. Сестра Уилдинг внимательно всмотрелась в фотографию, прежде чем снова, в третий раз, перечитать письмо.

«Дорогая мама, для тебя это будет большим сюрпризом, но здесь, в Сан-Франциско, я встретил девушку, с которой мы вчера поженились. Я понимаю, что в какой-то мере это будет большим разочарованием для тебя. Ведь ты всегда говорила, что хотела бы присутствовать на моей свадьбе. Но я уверен, что ты поймешь меня, если я скажу…»

Сестра Уилдинг оторвалась от письма и подумала о своем мальчике, которого она всегда помнила, но которого так редко видела. После развода с мужем она одна растила Адама до его поступления в колледж в Аннаполисе. Потом были его редкие приезды по выходным и короткие отпуска, затем сына направили на флот, и вот он уже взрослый мужчина, принадлежащий другой женщине. Сегодня она отправит ему телеграмму с изъявлениями любви и добрыми пожеланиями. Много лет назад она говорила, что, как только Адам оперится и встанет на ноги, тотчас уволится с работы, но этого не сделала, а теперь увольнение уже не за горами и нет нужды его торопить. Она положила письмо с фотографией в карман, взяла ручку и закончила запись: «Остаются небольшая тошнота и понос. Доведено до сведения доктора Рейбенса».

На четвертом этаже, в акушерском отделении, никогда нельзя было наперед сказать, каким будет день. Дети, думал доктор Чарльз Дорнбергер, моя руки вместе с двумя другими акушерами, имеют неприятное обыкновение появляться на свет пачками. Бывали, конечно, часы, а порой и дни, когда все происходило размеренно и упорядоченно — дети рождались по очереди, но потом разверзались двери ада и в отделении оказывалась дюжина женщин, рожающих одновременно. Сейчас как раз наступил один из таких моментов.

Его пациентка, жизнерадостная толстуха негритянка, готовилась произвести на свет десятого ребенка. Она поступила, когда роды уже начались, поэтому в родильный блок ее доставили из приемного отделения «Скорой помощи» на каталке. Моя руки, Дорнбергер слышал ее диалог с интерном — молодым, стажирующимся в клинике врачом, — сопровождавшим роженицу в отделение.

Очевидно, как это всегда бывало в подобных случаях, интерн освободил лифт от всех прочих пассажиров, чтобы доставить в родблок экстренную пациентку.

— Все эти милые люди вышли из лифта ради меня, — говорила негритянка. — Никогда в жизни не чувствовала себя такой важной.

Дорнбергер услышал, как интерн посоветовал женщине расслабиться, на что она ответила:

— Расслабиться, сынок? Я и так уже расслабилась. Я всегда расслабляюсь, когда рожаю. Мне же теперь не надо ни мыть посуду, ни стирать, ни готовить. Да я всей душой хотела сюда попасть. Для меня это праздник. — Началась схватка, женщине стало больно, и она замолчала, потом снова заговорила сквозь стиснутые зубы: — У меня уже девять детей, этот будет десятым. Старший уже такой же, как ты, сынок. Ничего, через годик ты снова меня увидишь. Я опять буду здесь.

Женщина засмеялась. Потом голос ее стих, заговорили сестры, а интерн вернулся к себе, в отделение неотложной помощи.

Дорнбергер посушил руки, надел стерильный костюм и, следуя за каталкой с роженицей, потея от жары, пошел в родовой зал.

В кухне клиники, где жара не причиняла ее работникам особых неудобств просто в силу того, что они к ней привыкли, Хильда Строган, главная диетсестра, откусила добрый кусок пирога с изюмом и одобрительно кивнула повару. Хильда подозревала, правда, что этот кусок с его калориями скажется в конце недели на показаниях напольных весов в ванной, но успокаивала свою совесть тем, что ее долг — пробовать все меню клиники. Кроме того, ей было уже поздно волноваться по поводу калорий и лишнего веса. Результаты прежних проб, постепенно накапливаясь, привели к тому, что стрелка весов уже давно перевалила за двести фунтов, добрая толика которых приходилась на ее величественный бюст. Это были два Гибралтара, о которых в клинике ходили легенды. Когда Хильда Строган шествовала по коридору, она была похожа на авианосец с эскортом из двух крейсеров.

Помимо еды, миссис Строган была влюблена в свою работу. Сейчас она удовлетворенно оглядывала свою империю — сияющие стальные печи, сверкающую посуду, безупречно отбеленные и отутюженные передники поваров и их помощников, чистые разделочные столы. При виде этого великолепия в груди миссис Строган разливалось приятное тепло.

Обеденное время было для кухни самым тяжелым, так как, кроме больных, в это время надо было накормить в столовой и персонал. Через двадцать минут каталки с едой разъедутся по отделениям, но работа с обедом продлится еще не меньше двух часов. А потом, пока Посудомойки будут чистить и мыть тарелки, повара примутся за приготовление ужина.

Воспоминание о тарелках заставило миссис Строган задумчиво нахмуриться. Она устремилась в задний отсек кухни, где были установлены две большие посудомоечные машины. Этот отсек кухни был не таким блестящим и современным, как остальные, и главная диетсестра уже не в первый раз подумала, как она была бы счастлива, если бы оборудование этой части ее владений поменяли на самое современное. Она понимала, правда, что нельзя добиться всего сразу, и была вынуждена признать, что за два года работы в клинике Трех Графств сумела так достать администрацию, что та закупила для кухни массу дорогостоящего нового оборудования. Но все равно, отправившись проверять паровые столы в столовой, миссис Строган решила в ближайшее время еще раз обратиться к начальству.

* * *

Но не одна диетсестра думала в это время о еде. На втором этаже, в рентгеновском отделении, перед дверью кабинета номер один сидел амбулаторный пациент Джим Блэдвик, который, по его собственному выражению, был голоден как черт.

Для этого были очень веские основания. По рекомендации семейного врача Джим голодал со вчерашнего вечера и теперь был готов к рентгеновскому исследованию, каковое должно было подтвердить догадку врача о том, что в двенадцатиперстной кишке Джима Блэдвика, вице-президента одной из трех крупнейших в городе дилерских компаний по продаже автомобилей, вовсю цветет язва. Сам Блэдвик в глубине души надеялся, что подозрения лечащего врача не имеют под собой никакой почвы. Более того, он надеялся, что ни язва, ни что-либо другое не может, не смеет уничтожить то, чего он наконец достиг благодаря жертвам, воле, упорству и выносливости за три года тяжелого изнурительного труда.