Читать книгу "Сияние - Маргарет Мадзантини"

– Она не упала, я сам ее выбросил.

Его лицо исказилось недоумением.

– Зачем?

Я прикрыл дверь, давая понять, что ему пора уходить.

– Она мне не нужна. Негде хранить. Если хочешь, оставь себе.

Казалось, он вот-вот расплачется от отчаяния или закричит от радости. Передо мной вдруг раскрылось бескрайнее море его души, но дверь тут же захлопнулась, и он снова стал сдержанным и покорным. «Спасибо, – сказал он. – Если передумаешь, я тут же ее верну». Он поскользнулся на ступенях в тот самый миг, когда я представлял, как подбегаю и даю ему пинка под зад, так что мне показалось, что я и в самом деле его пнул.

– Почему ты не вызовешь лифт?

Он покачал головой и исчез в тусклом свете лестничного пролета. «Спаси меня!» – хотелось мне крикнуть ему вслед.

Когда я возвращался с уроков музыки, я больше не позволял домработнице держать меня за руку, но все равно мне приходилось идти впереди, и моя спина горела под пристальным взглядом ничтожной надзирательницы, следовавшей за мной по пятам. В тот день я застыл у прутьев грязной от придорожной пыли и налипших листьев решетки. Полуподвальный этаж, близость к темным вентиляционным оконцам подвала и складу копировального магазина ужасали меня до дрожи. Там не переводились мыши, а консьерж расставлял мышеловки и находил в них обезглавленные тельца.

Сквозь прутья решетки я заметил Костантино, который сидел за деревянным столом и раскладывал мою мраморную мозаику. Чтобы рассмотреть его получше, я присел на корточки. В руках у него были щипчики и кусочек ваты, которым он вытирал лишний клей. Он был поглощен своим занятием, по нескольку раз подставлял каждый фрагмент и, прежде чем наклеить, промывал его и вытирал тряпочкой. Я был взбешен, что такая глупая игра доставляла ему столько радости. Мне хотелось подбежать к нему и выбить мозаику из рук. Я пнул решетку.

Он поднял голову, резко вскочил и залез на стул, чтобы открыть окно. Нас разделяла грязная решетка, вся в подтеках собачьей мочи. Пытаясь перекричать шум дороги, он спросил:

– Хочешь забрать мозаику?

Я покачал головой и отскочил назад:

– Если хочешь, можем вместе собрать, заходи… – предложил он.

Он уже не так стеснялся. Наверное, то, что он был у себя дома, стоял на своем стуле, придавало ему смелости. За спиной Костантино его мама добродушно кивала, приглашая меня войти. Она жарила картошку и выкладывала ее на коричневатую бумагу для выпечки.

– Поужинаешь с нами?

От картошки так вкусно пахло, что внутри у меня все скрутило. Я чуть было не заплакал. Прежде чем уйти, я несколько секунд простоял у окна, прямо перед ними.

Костантино вынес мозаику во двор, чтобы клей подсох, и положил ее на старый облупленный стул, стоявший в углу, куда ненадолго заглядывало зимнее солнце. Быть может, он специально хотел, чтобы я ее увидел. Он собрал ахейского воина, у которого не хватало части лица и щита. Должно быть, когда коробка упала, некоторые фрагменты потерялись или разбились. Я посмотрел в одинокий глаз воина, на месте второго была пустота. Этот образ вошел в меня, и, прорезав время, во мне вспыхнуло и тут же погасло предчувствие, которое я не успел ни осознать, ни разгадать. От него осталось лишь чувство пустоты, ощущение прыжка солдатиком, озноб от порыва сурового ветра.

Через два дня я выкинул из окна палатку. Это был единственный подарок, которым я дорожил. Он оказался очередным обманом. Никто не собирался идти со мной в поход. Я поставил палатку в спальне и месяцами жил в ней, устроив дом в доме. Домработница наклонялась и ставила тарелку у входа. В палатке я делал уроки, играл на синтезаторе, спал. Я просыпался в брезентовом чреве с задраенными молниями мокрый от пота, а потом лежал нагишом под оранжевым небом. Однажды я решил, что с меня хватит, и выбросил палатку в окно. Сам не знаю почему. Выбросил самое дорогое, что у меня было.

Костантино подобрал палатку, взглянул наверх. Я ждал, что вот-вот раздастся звонок, что он придет, чтобы вернуть ее, но никто не пришел. Я спустился во двор: палатки не было. Я молча вернулся домой.

Наверное, Костантино отнес ее на берег Тибра, на грязный илистый пляж, где частенько играл с такими же, как он, мальчишками из бедных семей: сыновьями консьержей, механиков, мелких торговцев. Быть может, моя палатка стала пристанищем для игр этих ребят, которые в летние дни торчали на пляже до самой темноты. Они строили замки из песка и ловили рыбу. Однажды я увидел их на берегу. Они играли в лапту. Костантино сидел на корточках, руки на коленях, другие прыгали ему на плечи. Башня из потных тел, раскачивающаяся под грузом детского смеха.

Прошло время, пришли муки отрочества. Я напоминал себе мышь, угодившую в эру динозавров. Сначала вытянулись девочки. Уже к восьмому классу казалось, что в классе сидят мальчишки и много-много учительниц. Они шептались о своих девичьих секретах, в их взглядах читалась мечта о прекрасном принце, а в глубине загорались дьявольские искорки.

Настало лето. Двор постепенно опустел. Остались одни старики, магазины закрылись. Костантино, в майке цвета хаки, поливал из шланга дворовые дорожки. Его сестра стояла на лестнице и играла с йо-йо. Она тоже подросла: ходила на каблуках и утягивала талию поясом, чтобы подчеркнуть недавно обретенную грудь.

Привольнее всего мне было на море. Бабушке помогала приходящая женщина, но она не занималась мной, так что я мог сидеть на пляже совершенно один. Это был старый огороженный пляж, куда ходили лишь семьи, знавшие друг друга тысячу лет. Невозмутимый спасатель не отрывал от воды равнодушного взгляда.

Я ждал волны, ждал, когда со дна накатит морская пощечина, когда меня захлестнет очередной водоворот. В плавки набивался песок, пенис от холода становился совсем маленьким. Впервые в жизни мне было скучно летом на море. Ребята собирались под огромным зонтом, играли в мяч с девчонками, резались в настольный футбол на террасе. Еще прошлым летом мы таскали друг друга за ноги и наши задницы ровняли песок на волейбольной площадке, но теперь никому до этого не было дела. Все нацепили темные очки, напялили модные плавки и весь день напролет торчали у музыкального автомата. Появились первые фрисби, и я проводил весь день на пляже, запуская пластиковые тарелки. С утра до вечера я трудился, как на работе.

Произошло еще кое-что. Однажды я бродил вдоль берега и зашел так далеко, что перестал узнавать окрестности. Повсюду лежали брошенные лодки, неподалеку виднелся сарай школы парусного спорта. Днища лодок торчали из песка, точно гигантские панцири каракатиц, пожелтевшие на солнце. Довольно долго на берегу не было ни души, за все время мне встретился лишь человек, который выгуливал сенбернара, да и тот уже ушел так далеко, что казался маленькой точкой. За сараем простирались песочные дюны, маячили высокие хохолки испанского дрока. Я смотрел вдаль, на закат, где воды залива сливались с высокими темными скалами. Цвет неба напоминал мне о рае, выброшенные на берег сучья и ветви отливали серебром. Я снял футболку и нырнул в воду. Волны подхватили мое тело, поволокли его вглубь, а затем вытолкнули на поверхность. Я словно родился заново. Сначала я безвольно покачивался на гребне волны, а потом принимался лупить ладонями по волнам как сумасшедший, словно желая надавать морю пощечин. Я качался на волнах, стоя по пояс в воде, когда услышал, что кто-то меня зовет. У самой кромки воды стоял человек. Он махал рукой и подзывал меня, как спасатель, который приказывает возвращаться на берег, словно хотел предупредить об опасности. Я обернулся, пытаясь разглядеть неведомо что, будто ожидал увидеть за спиной акулий плавник. Затем я растерянно побрел к берегу, высоко задирая ноги и постепенно ускоряясь. Человек стоял против солнца, из-за брызг его было не разглядеть, поэтому, прежде чем я понял, в чем дело, мне пришлось подойти к нему слишком близко. До того как наступило прозрение, я успел сделать еще один шаг. Трудно описать, что именно я ощутил: точно огромная медуза коснулась моего лица и больно обожгла.